«Жаль, – подумала Вероника. – Жаль, что я ей мешаю. Наверняка она давит в себе чувства, чтобы не делить их с Вероникой, потому что все-таки ревнует и не только к мужу. Ах, какие мы эгоистки. Не окажись рядом Вероники, все внимание непременно досталось бы Оле. Она бы находилась в центре, смеялась и кокетничала с командой, а в палатке прижималась к Пашиному плечу и всю ночь смотрела цветные сны, горячая как печка, посапывая и похрапывая». Чувство неоправданного альтруизма так захватило Веронику, что она открыла рот, чтобы сказать что-то хорошее или извиниться за свое невольное вторжение. Но возникший из ниоткуда студент крикнул:

– Москвичка! Ты ничего не потеряла? – он протягивал весло, очень глупо улыбаясь.

– Спасибо, Ганс, – ответила Вероника.

Она поняла, что пьяна. Но спирт тут ни при чем, а вот эйфория очень цветная и чистая. Студент действительно походил на Ганса. Серая каска, студенческие очки и спасательный жилет почему-то делали его похожим на немецкого танкиста. Он довольно прищурился, махнул веслом и через несколько секунд оказался впереди ката.

– Старайся повторять движения Доктора, – крикнул Кэп. – Просто макай весло в воду.

– Хорошо! – Вероника изогнулась, но Кэпа так и не увидела.

Ей показалось, что она согрелась, во всяком случае, дрожь прошла. Руки крепко сжимали алюминиевый шест, а движения становились уверенными и плавными.

– Ничего на свете лучше не-е-ту, – запел Паша на мотив «Бременских музыкантов».

– Чем отделать гопника касте-е-том, – присоединились Доктор и Лари.

– Мусоров отряды голубые, – пели все хором.

– Поцелуйте в жопу нас, родны-ы-е.

– По-целуйте в жопу нас, родны-ы-е.

* * *

Когда Вероника почувствовала под ногами твердую почву, ее зубы отплясывали танец с саблями. Она совершенно замерзла, ноги затекли от однообразной позы, а спину ломило, как после тяжелых физических упражнений. Девушка пьяно отплясывала на каменистом пляже, пытаясь снять каску. Когда она покончила со спасжилетом, группа уже вынесла из воды кат и распаковала гидромешки. Суета царила на небольшой каменистой отмели, и Вероника казалась себе самой бестолковой.

– Пойдем, – потянул ее за руку Кэп.

Вероника плохо воспринимала происходящее, поэтому подчинилась без особых капризов. Она подошла к расстеленному на камнях коврику и брошенному спальнику. Спальник был ее. Веронику слегка удивило, что кто-то мог копаться в ее вещах, но Кэп потянул за молнию гидрокостюма, и мысль запуталась в запахе прелой резины.

– Фу, какая вонища-а, – удивилась девушка.

– Так и должно быть.

Плечи Вероники обожгло ветром, а Кэп совершенно некстати стал растирать ее мокрым полотенцем. Очень скоро он поднял полуторалитровую бутылку и, набрав в ладонь жидкость, стал растирать ею тело девушки. Жидкость обожгла, но снова холодом, и, пока Кэп растирал кожу до тепла, Вероника скрючилась и жалобно пищала.

– Все. Снимай трусы.

Фраза вывела из оцепенения. Вероника, наконец, поняла, что на ней давно нет лифчика, а команда, за исключением Оли, только делает вид, будто не смотрит в ее сторону.

– Ну, чего вылупились? – спросил Кэп.

Доктор и Лари стыдливо опустили глаза, а невозмутимый Студент крикнул:

– Внутрь ей дай.

Кэп словно ширму держал Вероникин спальник, не то отгораживаясь, не то предлагая в него укутаться.

– Ну, – приказал он хмуро.

Вероника стряхнула с себя черные стринги, уже не понимая, кто она и что происходит. Удушливая волна подкатила к горлу, девушка нерешительно шагнула в объятия Кэпа, и он поднял зажужжавшую молнию.

– Жжжжж! – пьяно промычала Вероника.

– Сейчас станет тепло, – пообещал Кэп.

Вероника увидела, как небо наклонилось. Сильные руки положили ее на коврик. Тяжелый тент лег сверху. Она закрыла глаза, и звуки стали далекими и тихими. Сердце бешено колотилось, и собственное дыхание казалось сухим и частым. Вероника прислушивалась к своим ощущениям. Порой ей казалось, что она абсолютно счастлива, иногда, что она смертельно устала и разбита. Кожа горела, от нее исходил устойчивый дух алкоголя. В конце концов, в спальнике стало жарко, и, расстегнув молнию, Вероника выглянула из-под тента.

Она увидела Кэпа, затем Олю. Оля переоделась в большие пуховые штаны и черную с серыми рукавами куртку.

– Где соль? – спросил Кэп.

Оля что-то ответила, гораздо тише, чем спросил Кэп. И в этом очень простом вопросе Вероника уловила непонятные, почти невероятные нотки, которых раньше не слышала.

– Он спал с ней, – почему-то решила Вероника.

Этот вывод был таким простым и очевидным, что Вероника хмыкнула.

– Трахался с ней на каждой стоянке, пока не появился Паша, которого тут же окрутила Оля, а Кэп этому не препятствовал, потому что ему надоела мужеподобная девочка, а ей – вечно странствующий по юбкам самец.

Вероника прикусила губу. Она не понимала, почему сделала такой вывод. В том, что она решила, не было никакой логики или здравого смысла, но она была уверена, что это так, как пьяный понимает очень сложное рассуждение, добраться до сути оного в трезвом состоянии он не способен.

– Я наверняка пьяна, – решила Вероника. – Кэп натер меня спиртом, и сейчас он проникает в кожу.

Она вновь посмотрела на Ольгу. Картинка казалось яркой, но как бы размытой. Она больше не была понятной, и Веронику вновь охватил приступ любви. Кэп и Ольга стали самыми родными. В мире больше не существовало людей, ради которых Вероника готова была на все. Теперь ее грызла совесть за те мысли, которые еще минуту назад приходили сами собой.

– Зачем я? – спросила девушка.

Вопрос оказался заданным вслух, и по вибрации в голосе Вероника подумала, что это не она.

– Где я?

Она вспомнила слова студента, обещавшего, что Вероника забудет и страх, и любовь. Так и вышло. Лежавшая в спальном мешке обнаженная девушка уже не была Вероникой. Она словно сбросила кожу, стала то ли царевной, то ли лягушкой. Все зависело от того, кем она была до этого. Но Вероника этого не помнила. Она окончательно забыла, что было с ней раньше, и в мире не существовало ничего, пока она не вышла к поезду.

* * *

Наверное, она заснула. Она не видела, как к ней подходили, и не помнила, как появился студент. Последний нежно тряс Вероникино бедро и даже не тряс, а похлопывал:

– Москвичка, москвичка, вставай.

– Что? – спросила Вероника.

– Одевайся, пошли ужинать.

Перед девушкой лежал ее рюкзак с заботливо открытым клапаном.

– Я сейчас.

– Может, тебе посветить? – спросил студент.

– Не надо, – Вероника только теперь заметила, что стемнело.

Сумерки уже упали на реку, но розовый свет перистых облаков еще таял в вышине.

Вылезать из спальника оказалось очень холодно. Воздух уже остыл, и после теплого мешка Вероника быстро замерзла.

– Ну, – сказал Лари, протягивая кружку, – с боевым крещением.

– Брр, – поежилась Вероника, – за вас.

Традиционное бряцанье кружек. Традиционное молчание. Традиционное «еще». Традиционное «ты же лопнешь, деточка». Каждый вечер начинается одинаково. Ни один не повторяется дважды. Через десять минут Доктор пытается вспомнить, что же такое торсионное поле. Еще через минуту об этом забывают, разговор петляет, находится общая тема, и вот уже Паша становится «говорящей головой». Он рассказывает повесть Кинга, настолько жуткую, что она не идет ни в какое сравнение с оригиналом. Вероника понимает, что читала что-то подобное, только когда история рассказана и как бы невзначай Паша вспоминает место, где события происходили.

– Кстати, – вспоминает Вероника, – вы обещали рассказать про черного каякера.

– А хочешь ли ты об этом услышать? – спросил Доктор.

– Паша мне все равно расскажет.

– Конечно, расскажу, – соглашается Паша, – но советую предварительно пописать.