— Иди, иди бери, ради Бога! — сказал Воропаев.
Олег, улыбаясь, собрал на поднос пустые бокалы и пошел к буфету.
— Паршивец! — сказал Воропаев после некоторого молчания. — Водка его гро-бит. Жаль, может спиться. Пока его удерживает работа, собственно руль. А в тех краях, куда он устремился, пьют же без меры.
— По сегодняшнему дню, мне кажется, что и в Рощинске пьют немало, — сказал Нетудыхин.
— Попивает, конечно, народ, что там говорить. Но пьют тихо, без северных диких разгулов и дебошей. Везде творится одно и тоже: убожество жизни приводит человека к алкоголю. Когда-то, после освобождения, подобно Олегу, я сам метался по Союзу в по-исках райского притула. Ну и что, нашел? Дудки. Потом вот приземлился здесь, в Ро-щинске.
— И успокоились?
— Как вам сказать? По крайне мере, здесь я обрел душевное равновесие.
— А чем занимаетесь?
— Сегодня? Да собственно ничем. На пенсии. Вообще, до войны, — учительство-вал. Потом воевал, попал в плен. Вернулся — посадили. Потом реабилитировали, снова учительствовал, — словом, жизнь моя самая что ни на есть российская. А Олег — просто неуемный он. Работа водителем не исчерпывает его как личность. Неизбывной энергии в нем много. Вот он и мечется, нереализованный и жаждущий чего-то, чего он и сам не знает. Вы думаете, он за деньгами туда едет? Чушь! Это отговорка. Знаю я его. Хотя деньгам он отдает должное. Но не жаден, тратит их легко и без сожаления. Просторов красноярских ему захотелось, свободы необъятной. Да нет этой самой свободы нигде.
"Вот это уже заявка!" — подумал Тимофей Сергеевич. Сказал:
— Любопытно. Но разве акт выбора в жизни не есть уже начало свободы?
— Нет, абсолютно нет. Это иллюзия.
— Почему?
— Потому что настоящий выбор нам не дан. Мир стал детерминирован с того мо-мента, как мы нарушили запрет Божий. У нас все было. Но нам захотелось невозможно-го. И мы утратили дарованную свободу. Теперь нам остается нести крест искупления и торить себе дорогу самим, которая пролегает, к сожалению, по полю детерминированно-сти. А что такое детерминированность? Это жесткая взаимосвязь явлений, основанная на силе. Механической, социальной, психологической — не имеет значения какой, — но силе. Она диктует нам характер поведения. И все, и точка — приплыли.
— Но все же хоть какой-то выбор, но есть?
— То, что нам представляется выбором, — иллюзия, мнимость. В исторической перспективе наш выбор не играет существенной роли. Он просто покрывается общим полем причинности. Это свобода раба, которому позволено совершать действия в преде-лах, ограниченных длиною цепей. Раба на галере бытия. Но куда эта галера плывет, знает один рулевой. Вот Он свободен, да. А мы нет. Буриданов осел не в состоянии сделать выбор и потому обречен на гибель. Мы как будто бы выбор делаем. Но сколь бы ни был изворотлив и изощрен наш выбор, результат-то в итоге получается, что и у осла.
— Но человек же не осел!
— Согласен, не осел.
— Нельзя приравнивать положение Буриданова осла к положению человека!
— Почему нельзя? Потому что не осел? Зато такой же раб обстоятельств, как и осел. На все сто процентов. Этот закон приложим ко всем уровням жизни — от личных судеб до судеб целых народов. Что собственно произошло с Российской империей в ок-тябре 17-го года? Был совершен выбор. Но кем? Людьми полуграмотными, некомпетент-ными. Используя исторический момент, — расшатанность государственного механизма России — они популистскими обещаниями переманили на свою сторону народ и захва-тили власть. Дальше уже все пошло-поехало по законам той ситуации, в которой оказа-лась Россия. Открылись шлюзы Зла. Как при всех психозах. Бога заменили вождем, ре-лигию — идеологией. И в итоге из холопа дворянского сформировали раба коммунисти-ческого. Идеалом для нас стало элементарное физиологическое насыщение. Вот что та-кое выбор в пределах цепей. Да еще совершенный людьми авантюрными. Одну форму Зла мы заменили другой. Теперь нам еще долго придется выбираться из этой животной ситуации.
Он говорил напористо, с каким-то сатанинским зловещием, и у Нетудыхина внут-ри медленно проплыл холодок.
Помолчали. Подумали. Воропаев продолжил:
— Свобода — сволочная вещь. Палка о двух концах. Всякий раз, когда мы совер-шаем свой мнимый выбор, мы обрекаем себя на ситуацию, в которой уже заданы и дей-ствуют определенные законы. По каким-либо соображениям они могут оказаться для нас неприемлемыми. И опять мы обречены на выбор. И так далее. Парадокс: свобода пре-вращается в бесконечный выбор. Остановившись, попадаешь под диктат новых обстоя-тельств. В Ачинске уже задан порядок и образ того существования, к которому Олег вы-нужден будет адаптироваться. Адаптироваться и чем-то пожертвовать в себе. А как же? Если нет, то он опять обречен на новый выбор.
— И все же Злу никогда не удавалось вытеснить из жизни Добро. Иначе бы мы уже не существовали, — сказал мрачно Нетудыхин.
— Не совсем так, не совсем, — сказал Воропаев. — Творец оказался мудрее в сво-ем наказании нас. За нашу строптивость мы проходим теперь школу нравственного лик-беза. По-видимому, существует какой-то неустойчивый баланс между Добром и Злом. Чтобы мы могли извлечь урок из обеих ситуаций. Сегодня, мне так кажется, время гос-подства Зла. Но оно не вечно: люди умнеют. Очень медленно, но умнеют. И, возможно, скоро его преобладание падет. Нам, конечно, не повезло. Мы попали в черную полосу. Ну что ж, дай Бог, удачи другим.
— А если это чередование белых и черных полос бесконечно? — не отставал Не-тудыхин.
— Надо думать, думать надо, — отвечал Воропаев. — Понимаете, это такой узел, из которого только потяни одну ниточку, — за ней тянутся другие: границы между Доб-ром и Злом, воля человека, свобода других людей, наконец, проблема самой Божествен-ной справедливости — куча вопросов. И все — кровоточат. А Олегу, я думаю, не стоит менять шило на мыло. Это побег от самого себя. Простая перемена мест. Но, как извест-но, от перемены мест сумма слагаемых не меняется.
Подошел Олег, с пивом и сосисками на подносе.
— Где ты там запропастился? — спросил Воропаев.
— Сосиски отваривали.
— Вместе с Нинкой?.. Ты смотри, он, кажется, от водки отказался, — обрадовался Воропаев, не обнаружив злополучной бутылки. — Вот если бы ты еще от Ачинска отка-зался, я бы тогда точно уж за тебя выпил. А мы тут, в ожидании, глобальные проблемы обсуждаем…
— Ты, Тим, не слушай этого любомудра, — сказал Раскачаев, расставляя прине-сенное на столе. — Он тебе перевернет все вверх ногами и докажет свое. На деле же эти искатели истины сами толком ничего не знают. Они просто темнят, прикрываясь из века в век своим тарабарским языком. Брал я у него кое-какие книженции, пытался разобрать-ся, как человек должен жить в мире. После их чтения мне вообще расхотелось жить…
— И тем не менее, истину надо принимать такой, какой она есть, — настаивал Воропаев.
— Ага. Если бы заведомо знать, что такое истина. Для меня высшей истиной яв-ляется жизнь, — отвечал Олег. — Ладно, к чертям философию! Поехали!
Приложились к пиву.
— Ты что же это натворил, негодник? — сказал вдруг Воропаев. — Смещал водку с пивом?
— Ничего подобного. Это Нинка мне поднесла из холодильника три бутылки чешского пива. Крепленое. Вчера к ним поступило.
— Ты смотри, как тебя здесь обслуживают!
— А как же! Я же здесь когда-то пахал!
— Кому ты тюльку гонишь? — сказал Воропаев, переходя на лагерный язык. — Вот ты темнило — настоящий! Желание других — для тебя нуль.
— Не можешь пить, — сказал Олег, — бери сосиски, пока горячие, и рубай!
— Почему это я не могу пить?! — неожиданно возмутился Воропаев. — Я пить могу. И теперь буду поступать согласно твоей воле. Ты мне закажешь еще бокал этого чешского пива. Отличное пиво! Полный ажур: все наши разговоры оканчиваются пьян-кой. Или очередной дракой.
Хохотали. Такого поворота Нетудыхин никак не ожидал.
Когда они вышли из столовой, солнце уже перевалило зенит. Жара стояла нестер-пимая.
