— Внымание, внымание! Гаварит армянский радио. Эреванский точный время — почти что шесть часов. Начинаем передачу "Ответы на вопросы наших радиослушате-лей". Привет!

— Привет.

— Слышал? Армянское радио спрашивают: какая разница между геометрическим треугольником и цеховым? Армянское радио отвечает: в геометрическом треугольнике только один угол может быть тупым.

Улыбнулись. Помолчали. Олег сказал, кивая на Тима:

— Ты этого человека знаешь?

— Да что-то знакомо. Но где сталкивался, не помню.

— Нетудыхин! Чепа! Морду тебе когда-то бил за сексотство.

— Чепа?! Ха-ха! Ну, мало ли что в детстве бывало. Так чего же вы здесь валяе-тесь? Такую встречу надо бы отметить.

— В жару?

Эта фраза сегодня становилась универсальной.

— А мы по маленькой. Спешить не будем. Я угощаю.

— Да ты что? Что-то я тебя не узнаю. С удовольствием бы нашнапсовался за твой счет, но в жару принципиально не пью. А Чепа вообще в рот не берет. Кристальный трез-венник.

— Не может быть!

— Я тоже сначала так подумал и попытался кантовать — не кантуется. Я, говорит, не пью даже на праздники. — Нетудыхин улыбался и молчал, слушая розыгрыш Олега. — Представляешь, какая экономия! Если бы я был на его месте, я бы уже давно себе ма-шину купил на сэкономленные деньги.

— Очень жаль, — сказал Тюня. — Но, может быть, хоть пивка холодного хлеб-нем?

— Где?

— Да возле меня. В буфете потребсоюзовской столовой с утра было. Пять минут ходьбы.

— Как ты насчет пива, Тим? — спросил Олег.

— Алкоголь. Слабый, но все равно алкоголь.

— Брось ты с себя святого изображать. Прям уж, алкоголь! Одевайся и пошли ох-ладимся малость.

С разыгранной досадой Нетудыхин стал одеваться. Но по дороге случилось не-предвиденное: они напоролись на жену Тюни. Та, моментально сообразив, куда они дер-жат путь, ополчилась на мужа, который в последние дни насчет выпивки перебрал вся-кую норму. Как разгулявшегося мальчишку, она потянула его домой.

— Да, — сказал Олег, — единственный раз Тюня рискнул раскошелиться, и то мне не повезло. Зажала его Балтычиха капитально.

Идя вслед за женой, Тюня показывал им жестами, что он все равно через некото-рое время будет в столовой. Пусть ждут.

— Такой изворотливый среди чужих людей и такой тюфяк перед собственной ба-бой. Размазня!

Курс решили все же не менять.

— Ба! — воскликнул Олег, входя в столовую. — Лев Радионыч! Рад тебя привет-ствовать! А где Боб? Почему ты один?

За пустым столом, у окна, сидел пожилой коренастый мужик и попивал пиво. На полу, около него, лежал рюкзак и стояли, прислоненные к подоконнику, рыбацкие сна-сти.

— Боб что-то прихворнул малость.

— Знакомтесь, — сказал Олег. — Мой друг и, так сказать, оппонент Лев Радионо-вич Воропаев. А это — мой однокашник и закадычный друг детства Нетудыхин Тимофей — тоже, между прочим, воркутянин. Он приехал в Рощинск сегодня утром. Садись, Тим, сейчас мы это дело обтяпаем. Нинуля! — Раскачаев помахал рукой в сторону буфета. — Так, ребята. Что, по пиву? Или, может быть, сообразим что-нибудь покрепче?

— Ты снова стал прикладываться? — спросил недовольно Воропаев.

— У меня есть существенный повод.

— Повод всегда можно найти.

Нетудыхин достал пятерку и вручил ее Раскачаеву. В конце концов было как-то неудобно есть и пить за счет друга.

— Ладно, для начала возьму три пива. Нинуля!

Раскачаев поспешил к буфету. Наступило долгое молчание. Воропаев спросил:

— А вы были на Воркуте?

— Да.

— В какие годы?

— В конце пятидесятых.

— В какой зоне?

— На "Капиталке".

— В каком бараке?

— В девятом.

Воропаев от удивления поперхнулся и закашлялся.

— Надо же! Удивительные вещи случаются на свете иногда. Дело в том, что я сам отбывал срок на "Капиталке" и жил именно в девятом бараке. Интересно, клуб наш цел?

— В полной сохранности. Когда я сидел, он так и оставался лучшим клубом Вор-куты. Городское начальство все на него зарилось…

— Знаете, ведь мы его построили из шабашек. Таскали в зону все, что можно бы-ло утянуть с рабочих объектов. Строительство шло сначала на чистейшем энтузиазме. Это уже потом лагерное начальство подключилось к нашей затее. — Опять помолчали. — Что привело вас в Рощинск? — спросил Воропаев.

— Я здесь родился, — ответил Нетудыхин.

— А, понятно. Душу тянет к родным пенатам.

Олег приволок пиво и селедку.

— Прошу, — сказал он, грохнув подносом о стол. — Кто не доволен, книга жалоб находится в буфете. Выдается по первому требованию. — И ставя бокал перед Воропае-вым: — Я, кстати, собирался к тебе наведаться. Это Тим мои намерения сегодня под-рссстроил. Я уезжаю.

— Куда тебя несет?

— В Ачинск.

— Это зачем же ты в такую даль пускаешься? Ты там что-то потерял или хочешь что-то найти?

— Да поеду, развеюсь… на красноярских просторах. Может быть, деньгу какую-никакую подзаработаю.

— Очень уважительные мотивы, — сказал Воропаев. — Особенно последний.

— Ну что, за Воркуту? За матушку нашу? Хотя за Воркуту нужно было бы пить, конечно, водку, а не пиво. Ладно, поехали! — Подняли бокалы и надпили их.

Господи, какие судьбы Ты посылаешь россиянам! Ну не чокнутые они у Тебя, а? Нормальные люди в подобной ситуации пьют за свободу, а эти — пьют за город лагерей. Да провались он сквозь землю со всеми своими угольными залежами за те тысячи жиз-ней, что были в нем загублены! Нет, бесконечно прав был Тютчев, когда писал: "Умом Россию не понять." Но сколько же можно в нее еще верить?..

— Представляешь, — сказал Воропаев, ставя бокал, — он сидел на "Капиталке".

— Я знаю.

— И жил в том же бараке, что и я!

— Осталось свериться нарами, — сказал Олег.

— Тебя это не удивляет?

— Он сидел в другое время и по другой статье. Все остальное — случайное сов-падение.

— Все мы сидели по одной статье — по статье всеобщего беззакония.

— Ну да, совсем невинные, сущие ангелы. Он — вор, — сказал Олег.

— Не разыгрывай, — сказал Воропаев и с удивлением посмотрел на Нетудыхина.

— Нет, не в законе. А так: воровал потому, что был выброшен в жизнь малолет-ним и не смог побороть в себе дурную привычку есть.

Нетудыхин сказал:

— Не пугай людей. И употребляй слова согласно их смысла. Я никогда не был во-ром, — даже когда воровал. Я был беспризорником. Это другой статус.

— Ты что, обиделся?

— Нет. Но терпеть не могу такую двусмысленность. Человек может подумать черт знает что.

— Друзья мои, — сказал Воропаев, — в Союзе нет сегодня семьи, в которой бы кто-нибудь из родственников не сидел. Это норма.

— У меня такая семья, — сказал Олег. — Мать не сидела, отец не сидел, деды и бабки тоже не сидели…

— А ты? Ты же сидел!

— Ах, да! Ну да, себя я забыл посчитать.

Расхохотались.

— Ты с рыбалки или на рыбалку? — спросил Олег.

— Кто же идет на рыбалку через буфет? С рыбалки. Знал, что клева не будет, а все-таки поперся. На утренней зорьке поднял трех карасей — и все. Мертво. Жара. Рыба вся в камышах стоит. Один малек гоняет по Тамре.

Нетудыхин с любопытством посмотрел на упакованный в чехле инструмент. Ин-тересно было бы взглянуть на него в собранном виде. И что там за крючки поцеплены, кованые или штамповка?

— Я все-таки предлагаю взять бутылочку белого, — сказал Олег. Кто "за"? Руки можно не поднимать.

— Ты же знаешь, — сказал Воропаев, — я против. Я заглянул сюда потому, что жара и захотелось остудиться.

— А ты, Тим?

— Может, хватит, Олег?

— Эти люди называют себя воркутянами — позорники! Ведь ты, Лев Радионович, последний раз со мной видишься. И, может быть, вообще не увидишься больше.

— Не дави, не дави на меня. Бери, если хочешь, но я пить не буду.

— Значит, ты меня не уважаешь. Так утверждает весь русский народ. Стало быть, и народ ты не уважаешь. И все твои сожаления, что в основе нашего пьянства лежит бес-смысленность и беспросветность нашей жизни, ничего не стоят. Жестокий ты, Лев Ра-дионович. Это я тебе говорю — человек, глубоко тебя уважающий.