2 февраля 1924 года Про Москву В этой фанзе так душно и жарко. А в дверях бесконечны моря, Где развесилась пламенно ярко Пеленавшая запад заря. Из уюта я вижу, как юно От заката к нам волны бегут. Паутинятся контуры шхуны И певучий её рангоут. Вот закат, истлевая, увянет, — Он от жара давно изнемог, — И из опийной трубки потянет Сладковатый и сизый дымок. Этот кан и ханшинные чарки Поплывут — расплываясь — вдали, Там, где ткут вековечные Парки Незатейливо судьбы мои. «Ля-иль-лях» — муэдзин напевает Над простором киргизских песков, Попираемых вечером в мае Эскадронами наших подков. И опять, и опять это небо, Как миража дразнящего страж. Тянет красным в Москву и в победу И к Кремлю, что давно уж не наш. А когда, извиваясь на трубке, Новый опийный ком зашипит, Как в стекле представляется хрупком Бесконечного города вид. Там закат не багрян, а янтарен, Если в пыль претворилася грязь И от тысячи трубных испарин От Ходынки до неба взвилась. Как сейчас. Я стою на балконе И молюсь, замирая, тебе, Пресвятой и пречистой иконе, Лика Божьего граду — Москве. Ты — внизу. Я в кварталах Арбата Наверху, посреди балюстрад. А шафранные пятна заката Заливают лучами Арбат. А поверх, расплываяся медью, Будто в ризах старинных икон, Вечной благостью радостно вея, Золотистый ко всенощной звон… Победа В твои глаза, в стальные латы, Сбивая тяжести оков, Моим лицом одутловатым Сочилась музыка стихов. И я читал на низких нотах, Чеканя рифм и ритма грань, А стих был — в поле конский топот, Был рог — военный зов на брань. И с каждой строчкой, с каждым звуком Я брал врата твоих твердынь. Как победитель — громко, гулко Под своды зал твоих входил. Когда же ярко и крылато Из горла вырвался финал, Твой взор уже отбросил латы, Таким покорным, тихим стал. Видел Гребень сильно пахнет духами. И причёска эта модна. О, я знаю, какими грехами Перевил её сатана. Через зеркало вижу ресницы, К волоскам когда руки длишь. Мне твой рот никогда не снится. Лишь ресницы… ресницы лишь. В лифе — чую — клокочет счастье. От него засияла вся. И браслеты звенят на запястьях, Будто мне за обиды мстя. Но напрасную радость чают: В этом самом зеркальном окне Я ведь видел, как в чашку чаю Ты насыпала яду мне. Голубятня
Вернуться пьяным на заре И за окном на голубятне Стеклянным взглядом посмотреть На голубей — чего приятней? Стоять и думать о царе, Что подоткнул кафтана полы, Смотрел в тазу на серебре На голубей в лазурных долах. И вспоминать, как Карл Седьмой По голубям из мушкетона, С охоты едучи домой, Стрелял под звон, под дамы стоны. Но голубая Лизабет, Моля о жизни голубиной, Всё ж будет косточки их есть Под вечерок перед камином. Я сам любитель турманов, Я сам, махая палкой длинной, У дядюшки в именьи «Новь» Гонял их часто пред гостиной. Не потому ль, что это — даль, Не потому ль, что нету чаю, Я пьяный всю свою печаль На утре в голубях встречаю? «Угрюмый день молчал, смотря на небо…» Угрюмый день молчал, смотря на небо, Где дымились в пене облака, И одно в уме: достать бы хлеба, Ведь дорога в дебрях далека. Пить хотел. Ключи не зажурчали. Есть хотел. Но лес был дик и глух. Как, сорвавшись с пристани, с причала Чёлн летел — так мой струился слух. Но уныло ветви со стволами, Перестукиваясь и шурша, Звуки лили редкими струями Да слетала с неба пороша. Там и умер я голодной смертью На полях и на крутом юру, Но и в смерти был я тих, поверьте. Помирать? Ну что же, и помру! 19 февраля 1924 года «Я не хотел, не ждал любить…» Я не хотел, не ждал любить, Не нужно метки перед смертью В канун, когда (всё может быть) Меня в аду зажарят черти. Но почему-то дочь твоя Милее, ближе мне, чем братья, Сестра, отчизна и друзья, И кокаинные объятья. Казалось мне, что жизнь и кровь Излиты, выпиты, сгорели, Но рифма старая — любовь — Цветёт и в этом вот апреле. И Пасха мне уж пятый год Была неверным воскресеньем, А на шестой, как мёд из сот, Твоим струится дуновеньем. Приду во храм. Темно без свеч, Священным трауром одета, Нависла тьма, как будто меч, И мрачно, холодно без света. Дрожа, у клироса стою, Весь в жажде взрыва, Свет и Свете, И вдруг улыбку я Твою, Мелькнувшую как комета, Увижу, выпью, припаду, Как к ручейку в дубовом лесе, И сладко, сладко так я жду Поуповать: Христос воскресе. |
