— Есть… — разочарованно ответил Есеня, — бляха муха…

Напоследок он покосился на Игоря Божко. Но у него не было никаких шансов. Один раз Костя видел, как Игорь справился со здоровенным мужиком, который, получив оружие в руки, возомнил себя богом. Так вот, Игорь отобрал у него автомат и избил до такого состояния, что мужик начал просить прощения. После этого Игоря очень и очень зауважали, а некоторые стали побаиваться.

— Занятный майор, — сказал Сашка Тулупов, когда они выехали на Университетскую. — Надо будет к нему заехать.

— Да, — согласился Костя. — Только бензин почти весь слил.

Сашка держал свой АК-74М между колен стволом вверх и, вообще, похоже, не имел понятия, как с ним обращаться. Он всего-то работал в редакции полгода, и когда Костя принимал его в штат, то, конечно, не знал, что через полгода они вдвоем окажутся в самой горячей точке СНГ.

— У тебя оружие на предохранителе?

— Ну?…

— Я говорю, поставь на предохранитель. Да не целься в меня. Вот… блин!.. Поставил?

— Поставил.

— Хорошо хоть аппаратуру не украли, — подал голос Игорь, который, задрав ноги в офицерских хромовых сапогах, устроился на заднем сидении между тарелкой, треногой и ящиком с оборудованием. Он весело крутил головой в предвкушении развлечений. — Я эту встречу еще месяц назад предвидел.

— С кем?! — удивился Костя, который уже и забыл о часовом.

— Ну, с этим… Есеней. Я знал, что он машину отдаст.

— Дался он тебе, — примирительно сказал Сашка.

— А вот и дался! — упорствовал Игорь. — А вот и дался! Я, может, всю жизнь борюсь против таких олухов.

— Так что же ты тогда выделывался? — спросил Костя, внимательно следя за дорогой и объезжая две воронки напротив школы, — ему хотелось подсказать очевидные вещи, которые для Божко, видать, были совсем неочевидными.

— Иначе бы не отдал! — хвастливо сказал Игорь.

Костя понял, что разговаривать бесполезно, а Сашка только расхохотался. Весело ему было смеяться над чужой бедой.

Божко чувствовал себя на этой войне, как муха на варенье, — обжирайся не хочу. Он знал, когда надо было бежать, а когда падать, когда надо смеяться, а когда плакать. Единственно, с чем он не мог справиться — это с алкоголем. Алкоголь делал из него зверя, поэтому с Игорем старались не пить. Пил он только с теми, кто не знал его особенностей. И пили только один раз, больше никто искушать судьбу, ну кроме Кости, конечно, не решался. На Костю он почему-то реагировал дружелюбно. Ох, и песни они пели, но тихонько в самых глубоких подвалах.

Теперь в этой части городе можно было заправиться только в одном месте — на Панфилова. Ближайшая по Университетской было сожжена десантом 'оранжевых' еще месяца полтора назад.

Вначале пришлось проехать мимо общежития университета — запах стоял невыносимый. С тех пор апрельский запах тополиных почек, усыпавших дорогу и тротуары, стойко ассоциировался у Кости с запахом смерти, и он на долгие годы перестал любить весну. Общежитие было первой жертвой первой же бомбы, а так как бомбежка производилась ночью, то и народа в ней было под завязку. Стекляшка 'Цветы' во дворе устояла, а от здания ничего не осталось, только перила магазина 'Украина' и крыльцо со скользкими плитками. Тех, кто был снаружи похоронили, а те, кто остался под тонными кирпича, так и остались там лежать.

Костя по водительской привычке притормозил на перекрестке, но так как светофоры давно не работали, а машины стали большой редкостью, то, покрутив головой туда-сюда, поехал дальше на третьей скорости, чтобы не налететь на камни или не попасть в яму. Чем ближе они приближались к центру, тем сильнее были разрушения. Зато народа было побольше: кто-то копался в развалинах, кто-то тащил бидоны то ли с водой, то ли с самогоном. На площади перед универсамом дрались из-за мешка картошки. Пока двое выясняли отношения, третий — утащил злополучный мешок. Божко долго смеялся, схватившись за бока: 'Ой, мамочки!' На перекрестке продавали прошлогоднюю кормовую кукурузу. Толпа из старух смиренно заворачивалась хвостом вокруг обгоревших ларьков. В больничном дворе травматологии шныряли темные личности.

— Грабят… — равнодушно констатировал Сашка.

— Остановимся? — живо предложил Игорь, высовываясь в окно.

— Нет, — сказал Костя, представив себе, на кого они могут нарваться, необученный Тулупов и он — не умеющий толком стрелять даже из пистолета, плохое войско. А если Божко подстрелят, то задание пойдет насмарку. Пусть грабителями полиция занимается.

— Жа-а-аль… — процедил Игорь, в азарте поворачивая голову так, что едва не свернул себе шею.

Был он горяч, но отходчив по-своему, со своими завиральными мыслями и идеями, которые давали пищу его воображению: если на бумаге было написано, что в мире людей существует, например, такое явление, как чтение мыслей, то Игорь был уверен, что обладает им. И без всякого смущения всякие фокусы, которые ему редко удавались.

На следующем углу дома им повезло: прямо из машины торговали сушками. Костя тормознул сбегали вернулся с полным кульком.

— Пять тысяч отдал, — сказал он, бросая кулек на сидение рядом с Божко.

Они понеслись дальше, жуя черствые сушки. Вообще, у Кости создалось впечатление, что город бомбили без всякой системы, для устрашения или для того, чтобы разорить конкурентов. Новая 'оранжевая хунта' все еще мыслила клановыми мерками. Зачем-то перепахали сквер на Планетарии, но в 'Сити-центре' вылетели только окна. Зато разнесли вдребезги стадион 'Донбасс-Арена' — наверное, потому что в него было легко целиться. Центральная площадь осталась цела, зато изрядно разбили парк вдоль реки, но на ДМЗ не упало ни одной бомбы. Видно, кому-то завод приглянулся. Говорят, даже зачем-то взорвали плотину на Кальмиусе, и вода ушла, затопив южную часть города. В шахтоуправление Засядько попали три бомбы и еще три в окрест. Говорят, обрушился центральный ствол.

Некоторые здания были целыми, но выгоревшими изнутри. Это произошло, когда правительственные войска под черно-красными флагами и этномутанты всех мастей приехали на автобусах и рассыпались по городу. Они стали бросать зажигательные гранаты в окна первых этажей и стрелять по прохожим. Все это было сделано в отместку на решение Чрезвычайного всеукраинского съезда депутатов всех уровней о создании Федеративной Украинской Восточной республики. Новая 'оранжевая хунта' заклеймила Съезд 'пятой колонной Москвы'. И все из-за того, что Олеся Тищенко не согласилась с результатами выборов две тысячи пятнадцатого года, хотя эти результаты точь-в-точь повторили результаты предыдущих выборов. Виталий Ясулович, непонятно, экс или не экс, по наивности своей апеллировал к свободолюбивому Западу. На этот раз у него были развязаны руки: покоренный Афганистан лежал в пыли, проблема с Ираном была решена самым радикальным образом — его разбомбили, ввергнув 'в каменный век'. Запад больше не нуждался в России. У Америки чесались руки выйти из кризиса за счет кого-нибудь третьего, а тут подвернулась неугомонная Олеся Тищенко со своими проблемами. В майдане снова кричали: 'Геть русских на ножи! На ножи! Утопим москалей в жидовской крови, крови!' Узколобые этномутанты из мрачных галицинских лесов разорялись: 'Хай гирше, та инше!' До поры до времени за их спинами прятались поляки, привыкшие ловить рыбку в мутной воде. Но на днях польский президент Ярослав Качинский, выигравший выборы на волне мелитаризма, вдруг заявил права на Волынь и Галичину, чем поставил их союзников — 'оранжевую хунту' в двусмысленное положение. Олеся Тищенко в который раз сделала вид, что не произошло ничего из ряда вон выходящего. А США даже похвалил ее за толерантность и высказались в том смысле, что современные взгляды поляков не имеет под собой исторического основания. Но это было слабым утешением. Украине перед всем миром дали пощечину. Ясно было, что все зависит от того, как поведет в ближайшее время Россия. А Россия почему-то молчала. Одна надежда была на то, что русские долго запрягают, зато быстро ездят. Все чего-то ждали, а оно все не наступало и не наступало. И от этого на душе было горько.