Подошел Вяткин и сказал:

— Меня можешь снимать, как хочешь, я ничего и никого не боюсь! А остальных по согласию. И позиции не показывай, раз у вас прямой эфир.

Костя не стал звать Сашку, который выпил больше, чем надо и завалился спать там же в бывшей кафешке. Он взял 'соньку', установил ее на штативе и на радостях записал с Вяткиным большое интервью, делая упор в нем не на военное положение и расстановку сил, хотя и это тоже было затронуто, а расспросил подробно, как, что, где воевал, и почему здесь. И сумел затронуть такие, как ему казалось, тайные струны в собеседнике, что он вдруг открылся совершенно в другой стороны и уже не казался таким огромным, замкнутым, неприступным, а своим, родным, близким человеком, который на всю жизнь остался солдатом в том понятии, когда о человеке судят по его жизненной позиции. Позиция эта заключалась в том, что надо уметь терпеть и жить вместе со своей страной, а если надо, то, как сейчас, и защищать ее. Это ощущение он вдруг перенес на всех людей, сидящих по окопам, чердакам и подвалам. Люди эти были добровольцами и пришли сюда по велению души. А это много значило, это, как минимум, говорило о крепости духа. От этих мыслей у Кости почему-то мурашки побежали по коже, и сам он сделался на мгновение сухим, жестким и целенаправленным.

Ах, ты черт, думал он чуть оторопело, может, это и есть то чувство, которое называется единением с родиной. Ему вдруг захотелось выпить с этим большим и честным человеком. Поговорить по душам. Попеть старые песни, от которых в душе поднимается что-то хорошее и очень-очень теплое и честное. Но времени, конечно, как всегда, не было.

Из кафешки, сладко зевая, выполз Сашка Тулупов, они облазили все окопы, чердаки. Записали кучу материала с разными людьми. Перемазались, как черти и устали, как гончие собаки. Зато услышали старый анекдот: 'Ященка перед тем как уйти, сделал Бандеру героем Украины и назло всем насрал в углу кабинета'.

Потом Костя уселся за обработку материала в подвале девятиэтажки и провозился часа три, пока голод не заставил искать своих.

Они вернулись в кафешку напротив детского сада и лопали вермишель с тушенкой, которую им приготовила какая-то сердобольная тетка в белом поварском колпаке. Костя наелся и завалился спать на кучу картона в углу. До вечернего сеанса связи оставалось еще три часа. Учитывая, что Сашка снимал горящую 'Пуму', Костя послал его запечатлеть местность со стороны города.

К вечеру их нашел Вяткин и Костя еще раз рассказал, что произошло с 'Пумой'. Оказалось, что она давно мозолила глаза повстанцам. Экипаж оказался опытным. Подозревали, что его перебросили из Афганистана. Он не лез ни в какие ловушки и искусно их избегал.

— А с вами они потеряли осторожность и нарвались на наш фугас, заложенный на границе леса, — объяснил Вяткин. Вот в чем дело. Я-то не знал о фугасе. Это мои архаровцы сообразили. Я их уже поругал, — но в голосе го слышалась гордость за своих людей, которые воевали не за страх, а за совесть.

— Почему? — спросил Костя.

— Да потому что без согласования с командованием ставят мины, где ни попадя. Сами же потом подрываться будем, когда пойдем на запад.

Костя почувствовал, что Вяткин стал относиться к ним по-другому, с большим доверием, что ли? Но по-другому. Это было приятно.

— Так вы что, за нами следили?

— Да ты понимаешь, отсюда с косогора все хорошо видно, и ваша белая машина была как на ладони. А в ловушку вы их здорово заманили.

— Да, — согласился Костя, но не рассказал, что едва не погиб и что у него после этого башка до сих пор гудит, как котел.

Не стал он огорчать Вяткина. Не зачем, подумал Костя. Им и так несладко приходится. Они здесь один на один с большущей силой, и ясно, чем это все закончится, если немчура попрет. Правда, Костя заметил безоткатные орудия и огромные реактивные минометы, спрятанные за сараем, за той же самой кафешкой и еще в нескольких местах. Все они были расставлены грамотно, чтобы, во-первых, их не могли одновременно уничтожить, а во-вторых, была возможность одним залпом накрыть как можно большую территорию. Но это все ерунда, понял он. Не продержатся они. Надо будет об этом передать, подумал он. Правда, наши и так сообразят, не маленькие. Он почему-то был уверен, что его отчеты играют немаловажную роль в планах военных.

Только после всего этого он вспомнил о Завете и пошел ее искать. Он нашел ее занятой обработкой ран Сашки Тулупова. Пузыри на лице у него лопнули. Завета обрабатывали их спреем от ожогов и вещала:

— Да не трогай ты их, сами заживут.

— А следов не останется?

— Конечно, нет, я сама сотни раз обжигалась.

Но в ее голосе не слышалось уверенности.

— Спасибо, — поблагодарил Сашка, он остался сидеть, как приклеенный. — О, — обрадовался он, — командир пришел.

— Брысь отсюда, — миролюбиво сказал Костя.

Сашка недовольно покрутил мордой в белой подушке спрея и нехотя покинул помещение.

Завета подошла и спросила, как показалось ему, почти враждебно:

— Ну что скажешь?

Ее черные глаза казались чернее самого глубокого колодца. Сердце у Кости тревожно билось.

— Я не знаю… — сказал Костя, тушуясь под ее взглядом. -

— Забудь о том, что было между нами.

— Почему?

— Забудь, и все!