— Мамочка, а что там, под землей?

Мама Эли смутилась от неожиданности, решая, придумать ли что или наскоро рассказать какую-нибудь сказку, но вовремя вспомнила, что дочке уже четырнадцать, и, тяжело вздохнув, сказала:

— Кости да волосы, дочурка, от нашей бабушки, — голос ее прервался, и она заплакала.

— Ну, мамочка, не плачь, не надо. Ты-то ведь у меня не умрешь, я знаю. Ты всегда будешь со мной. Скажи, не умрешь, правда?

Мама ничего не сказала, а только отрицательно закачала головой — мол, нет, не оставлю тебя.

А еще года через два Эли загрустила, поняв как-то после очередной прочитанной книги, что не только ее милая мамочка, но и она сама должна покинуть этот лучший из миров. Грусть поселилась в ней надолго, пока вечно занятая мамочка не обратила внимание на ее состояние. Начала пытать Эли — что же случилось? — пока дочка, не выдержав, зарыдала и рассказала все. Мама гладила ей волосы и приговаривала: «Успокойся, моя радость, скоро ученые что-нибудь придумают, лекарство от рака и других ужасных болезней, люди тогда будут жить долго-долго, почти вечно». Эту наивную трогательную выдумку рассказывала ей еще покойная бабушка. Наверное, сказка передавалась из поколения в поколение.

Пролетели, словно миг, еще несколько сот дней, грусть Эли растворилась, уступив место первой незабываемой любви. Однажды вечером девушка, вся горя от страсти, вдруг вспомнила свою прошлую грусть и мысли о смерти и рассмеялась, подумав, какая это пошлая вещь — тоска из-за бренности. Да, наверное любовь создана только для того, чтобы не думать о смерти.

Такой вспомнилась ей линия ее жизни до восемнадцати лет. На улице уже запели первые птицы, когда Эли погрузилась в краткий предутренний сон.

А первой ее любовью был Энрике. Первая любовь, как самый дорогой алмаз, лежит у каждого человека в шкатулке памяти. Только с годами туда все реже и реже заглядывают. С Энрике они встретились в доинтернетовские времена, когда знакомились просто на студенческих вечеринках, в кино, у друзей. В этом парне текло много испанской крови, которая проявлялась в необузданном темпераменте, сразу захватившем Эли. Он был высок и строен, как олень. Самое интересное, что в ту их первую осень он казался ей сотканным из одних достоинств. Кто-то из друзей Энрике пошутил: Энрике, как нарцисс, упивается своей красотой и следит за собой, как женщина. Действительно, у него была длинная коса, черная как смоль, миндалевидные глаза, смуглая гладкая бархатистая кожа. Все это притягивало Эли. А секс с ним был как наркотик, к которому привыкаешь, и хочется еще и еще. Он ее окончательно покорил, когда предложил посетить Калифорнию. Конечно же, она не была там никогда, а Энрике снисходительно заключил:

— Я не люблю Флориду, она и в подметки Калифорнии не годится. Поедем на озеро Тау и побудем в Сан-Франциско.

Она держала его за руку, смотрела снизу вверх, поддакивая:

— Да, да, и я хочу в Калифорнию, особенно с тобой.

Сразу по приезде в Калифорнию Энрике взял на прокат огромную, в полквартала американскую машину, на которой они и начали свое турне. Энрике в тот вечер искрился остроумием. Они ехали по Голден-Гейт Бридж под музыку Иглз.

— Дорогая, посмотри налево. Там огни ночного Фриско, — так по-местному он называл город. — Посмотри направо. Там Тихий океан — самый большой океан в Калифорнии.

Эли смеялась, не выпуская его правой руки и во время езды. В сотый раз за день она говорила ему, как его любит, да и Энрике не отставал, рассыпался в комплиментах.

— Я думаю, если Тихий океан самый большой в Калифорнии, то ты самая прекрасная девушка этой изумительной страны.

Этим вечером они шли на невероятно фешенебельную вечеринку, которыми Эли совсем не была избалована.

Энрике нацепил черную атласную бабочку и фамильный перстень с гигантским рубином. Природный вкус Эли подсказывал ей, как претенциозен перстень, но любовь заглушала эти подсказки. Эли надела черное, как и чулок, платье.

— Я хочу, чтоб ты была в перчатках, — сказал Энрике, но перчаток не было, и за пару часов до вечеринки они поехали в магазин, и он купил ей дорогие, длинные, до локтей перчатки. Все шло великолепно. И настроение у Эли и Энрике соответствовало событию. В холле подавали ананасы, клубнику и шампанское. После коротких речей околополитичеких деятелей объявили танцы. Первый танец Эли и Энрике был упоительным. Он обнимал ее, шептал что то на ухо, а она таяла от его близости и очередных комплементов. Уже начали разносить на подносах калифорнийское вино, креветки и суши.

Энрике заговорил с каким то джентльменом, представил ему Эли. Их разговор продолжался, а Эли отошла чуть в сторону. Когда вновь зазвучала музыка небольшого оркестра из угла зала, к Эли подошел невысокий и приятный молодой человек и пригласил на танец. Она искала глазами Энрике, но он стоял в вполоборота к ней, что-то доказывая своему собеседнику. Эли подала кавалеру руку, и они пустились в танец. Прошло не больше минуты, как Эли почувствовала чью-то чужую руку на своем обнаженном плече. Продолжая танец, она оглянулась и увидела искаженное злобой лицо Энрике. В ту же секунду его точный нокаутирующий удар в челюсть повалил партнера Эли на паркетный пол зала. Изо рта парня брызнула кровь. Музыка сбилась, прервалась. Люди расступились, и два копа заломили руки Энрике, выводя его на улицу. Все это заняло секунды и было похоже на дешевый голивудский боевик.

Эли взяла такси до гостиницы, позвонила из номера маме, рассказывая о случившемся. Энрике в ее глазах был героем. А мама суховато сказала:

— Доченька, с таким человеком опасно связывать свою судьбу. Он неуравновешен, несдержан, будь, пожалуйста, осторожна…

И тут Эли взорвалась. Впервые в жизни она закричала на свою любимую мамочку:

— Ты ничего не понимаешь! Он самый лучший! Самый красивый! И любит меня как Ромео. А ты желаешь мне несчастья! Ты глупая и ограниченная!

На другом краю океана мама повесила трубку, а Эли в отчаянии зарыдала. Утром в дверь постучали, и Эли после бессонной ночи побежала открывать. Энрике отпустили из полиции под большой залог.

— Так будет с каждым, кто приблизится к тебе, — сказал Энрике. — Поэтому будь осторожна, детка.

— Ты прав, мой хороший, прав. Извини, что я пошла с ним танцевать. Но было скучно, а ты с кем-то так долго разговаривал.

— Я встретил своего товарища и бывшего компаньона.

Так они коротко и дружелюбно объяснились.

Дни после этого происшествия прошли у них в разъездах и в порывах страсти.

Энрике пришла фантазия снять яхту на пару дней и сделать маленький круиз у западного побережья Штатов. Яхта оказалась фешенебельной, с несколькими парами молодых людей их возраста. Две ночи пролетели в любовных утехах, а два дня в непрерывных развлечениях. Они вернулись в Сан-Франциско, чтобы наутро оставить его.

Был приятный вечер, ласковый тихоокеанский ветерок гулял по улицам города. Эли в номере читала местный журнал, а Энрике вышел. Его не было минут двадцать. Эли решила его поискать и спустилась на лифте в лобби. Выйдя из лифта, она тотчас увидела его сидящим на красном кожаном гостиничном диване рядом с какой-то дамой. Рука Энрике лежала у нее на колене, а второй рукой он поправлял ей волосы за ухом и на виске.

Ревность мгновенно лишила Эли разума. Она бросилась обратно в лифт, повторяя про себя:

— Подлец, подлец! Обманщик!

Хорошо, что никто ее не видел в таком состоянии, с залитым слезами лицом. Войдя в номер, она начала лихорадочно забрасывать вещи в чемодан, закрыла его на молнию. На столике оставались сиротливо лежать купленные перчатки.

— Пусть знает, что я в нем не нуждаюсь, негодяй!

Энрике не возвращался.

— Очень хорошо! Не желаю его видеть!

Она вошла с чемоданом в лифт. Чтоб не встретить его, поехала наверх и вышла у кафетерия. Приняла нарочито спокойный вид, чтобы не вызывать ненужного любопытства окружающих, и заказала кофе. Отметила время. Голова Эли оставалась абсолютно пустой. Она не знала еще, куда ей деваться сейчас, но знала точно, что с Энрике расстается навсегда.