Гошка ушёл домой и что-то долго не возвращался. Наконец прибежал – батюшки! Планку принёс! Здоровенная, выше метра, наверно. Сосед-столяр дал. Бывают же добрые люди.
Теперь всё в порядке, опять стало хорошо и весело. Выбрали две подходящие линзы и прикрепили их на концах планки. Все как написано. Стали смотреть пока что на окна противоположного дома, потому что небо было ещё светлое. Наводили, наводили – что такое? Ничего не видно. Просто так весь дом видно, а в телескоп ну хоть бы какое окно чердачное показалось – нет! Тут Гошка догадался – вот умная голова! – что сразу двоим смотреть нельзя, двое всегда толкаются. Стали смотреть поодиночке – и всё равно.
– Трубка всё-таки нужна, – заключил тогда Гошка.
Пожалуй, что так. Хоть она и не главная часть, а без неё не выходит. Планка длинная, дрожит в руках, и линза с линзой никак не совпадает. А это уже главное.
Пришлось читать то, что пропустили, и клеить бумажную трубку. Какая трудная оказалась: то широка, то узка, то ещё что-нибудь. Наконец склеили. Посмотрели – дальний конец опять прыгает. Тьфу ты! Ничего не поделаешь, подставку надо. Штатив, как она в книжке называется. Целый вечер с этим штативом возились. Уж на небе звёзды появились, а телескоп всё не готов. Но вот укрепили на подставке, дрожание кончилось. А всё равно ничего не видно, только мутное пятно.
– Знаешь, давай линзы сменим, – предложил Шурик. – У нас ведь ещё есть.
Вставили другие, потом ещё раз меняли. Всё одно. Вот тебе Марс и Юпитер! Одна Луна была тут как тут, так сама в окно и лезла.
– Свинство это, не телескоп, – сказал Гошка. – Шамбабамба какая-то.
Он всегда теперь говорил «шамбабамба», когда недоразумение какое-нибудь досадное получалось.
А Шурик со зла стихи сочинил. У него всегда так: как настроение испортится, так начинают стихи получаться. А когда дело совсем скверно, так по нескольку штук сразу выходит, как сейчас:
Вам, планеты, стыд и срам,
Что не показываетесь нам.
Где известный плут Плутон?
В облаках укрылся он.
Ты, Уран, куда пропал?
Настоящий ты нахал.
И всё вот в таком духе. Лишь про Луну особо:
Ах ты, Лунушка-Луна,
Только ты одна видна.
Гошка был вполне согласен с такой характеристикой планет. Тут вернулся Костя, Шуриков брат. Он глянул на телескоп и спросил, что это за безобразие? А когда узнал, сказал: «Хм!»
– Чего «хм»? Ничего и не «хм»! – Шурик вырвал у него телескоп.
– Не брались бы, вот чего. Это для старших школьников.
– Подумаешь! Другие старшие делают тяп-ляп. А мы старались.
– Зря старались.
– Почему зря?
Костя усмехнулся:
– «Из кувшина можно вылить только то, что есть внутри». – И ушёл.
– Из какого кувшина? – Это Гошка спросил, потому что он про мудрецов ничего не знал.
– Да ну, ерундовина. Это древние умники говорили. Из простого кувшина.
– А что вылить?
Шурик стал объяснять, что ничего выливать не надо. Это вроде как в басне. Говорят, например, про слона или осла какого-нибудь, а на самом деле это не осёл, а директор. Ну это Гошка знал, это каждый знает. А тут чего вылить? Как он сказал?
– Ну как, как? Можно вылить, сказал, что есть в кувшине. Например, есть вода, можно вылить её. Понял? Есть молоко, можно вылить. Вот и всё.
– Действительно, ерундовина. Вылить да вылить. К чему тут какие-то кувшины?
– Да не какие-то, – сказал Костя, выходя из кухни. – А вот эти.
И стукнул Шурика и Гошку головами.
Ну вот так оно и вышло. Дело не в кувшинах, а в головах. Только из головы чего же выльешь? Тьфу ты, чепуха какая! Вот уж кого бы Шурик никогда не слушал, так это древних мудрецов.
Глава 8
Есть в 3-м «Б» ученик Миша Капустин. Тот самый, который шамбабамбу придумал, из-за которой такая неприятная история вышла. История-то, конечно, не вышла, это только у Гошки в голове было, но всё равно неловко перед Шмелёвой.
Капустин, ясно, не виноват. Он никого обижать не собирался.
Ученик он тихий и такой, про которого говорят, что пороху он не придумает. Дело совсем не в порохе, его давно придумали, а это значит только, что Миша ничего интересного выдумать не может, потому что он рассеянный, забывчивый, он даже рот закрывать забывает и часто сидит с открытым ртом. А Чижов с этим не согласен. Если так, то разве могла бы выйти такая смешная история, как на уроке арифметики? Повторяли деление. Нина Дмитриевна задала всем придумать задачу. Сначала все думали, а потом стали поднимать руки. Шурик придумал хорошую задачу. Не про килограммы и не про метры, которые давно надоели, а про крыши. То есть про куски железа, которыми крыли крыши. Хорошая получилась задача, Нина Дмитриевна похвалила.
– Ну, ещё кто придумал? – спросила она.
Поднялось много рук, а Миша сидел и на всех оглядывался.
– А ты, Капустин, думаешь?
– Думаю.
– Серьёзно думай, спрошу тебя.
Миша перестал вертеться и начал серьёзно думать. А пока Галя Савчук рассказала свою задачу. Тоже хорошая задача. Про детский сад. Только ребята не делились на четыре группы без остатка, и два ребенка оставались в остатке. Весь класс решал, куда девать этих двоих, a Миша ничего не слышал. Он думал над своей задачей.
– Ну как, Миша, готов? – спросила Нина Дмитриевна.
– Готов.
Он встал и посмотрел почему-то на Шурика.
– На одной крыше…
– Опять про крышу? – удивился Сковородкин.
– Да не про ту. Значит, на одной крыше стояли двадцать три… стату́и.
У Нины Дмитриевны дрогнули брови.
– Ста́туи, – поправила она ударение.
– Ну ста́туи.
– На крыше, говоришь?
– На крыше.
В классе зашумели. Гиндин вытянул лицо и застыл, изображая скульптуру. Сковородкин тоже окаменел, но в другой позе.
– Спокойно, ребята. Ну что ж, это бывает. Например, на здании Зимнего дворца.
– А там на крыше? – обрадовался Миша. – И тоже двадцать три?
– Кто же кого спрашивает, Капустин? Ты меня или я тебя? Не отвлекайся.
– Ну вот, – продолжал Миша, – стояли двадцать три стату́и. Ой, ста́туи то есть.
– Ну и что же? – спросила Нина Дмитриевна.
– А потом девять… пропало.
Вера прыснула и раскатилась тонким смехом. Другие тоже не выдержали.
– Куда же они пропали?
Миша пожал плечами:
– Не знаю. Вот это и надо решить.
В классе стало весело. Нина Дмитриевна не сразу всех успокоила.
– Нескладно получается, Капустин, – сказала она потом. – Мы ведь не загадки загадываем, а задачи решаем.
Учительница говорила не сердито, и Капустин ничего не подозревал, но она обмакнула перо в чернила – значит, сейчас поставит в журнале отметку. Миша сразу забеспокоился:
– И я задачу…
– Но ты не придумал, а сказал, что готов.
– Почему? Я придумал.
– Тогда говори.
Миша кивнул встал поудобнее, а сказал только:
– Чего говорить?
– Ну дальше. Куда делись твои статуи?
– А-а, – вспомнил Миша. – Не все, а девять штук только.
– Хорошо, девять штук, – сказала Нина Дмитриевна уже сердито.
– Они это… как уж…
– Слезли, – подсказал Гиндин.
Миша улыбнулся и промолчал. Все ждали. А в голову, как назло, ничего не приходило. Нина Дмитриевна снова взяла ручку.
– Они слезли, – поспешно сказал Миша.
Класс грохнул смехом. Капустин сел. Учительница поставила в журнале двойку. В общем-то, история вроде смешная, только Мише было не смешно.
