Володя каждое лето приезжал в деревню и сад свой знал хорошо. Но только всегда это были просто ряды яблонь. А теперь: вот старая, как бабушка, медовка с желтыми, душистыми яблочками, вот стройная грушовка, яблоки нежные, продолговатые, как сережки у молодой хозяйки. А рядом апорт, статный молодец, ствол высокий, ветви сильные, с тяжелыми плодами. Все они стали, как добрые знакомые, с которыми можно поздороваться.
Нюрка сегодня что-то не приходила, и стало тоскливо. Вот тебе раз! Немудреная такая девчонка, семи годов ей нету, и молчит все больше, стесняется. А без нее скучно. Она умеет слушать тихо-тихо, даже то, что уже знает, она умеет удивляться тому, чему никто не удивляется. Она умеет и смотреть. Долго, внимательно, и как Володя плетет плетку-семихвостку, и как ползет по сучку зеленая гусеница. Ей все интересно. И с ней интересно.
Нюрка, приходи!
Николка в затруднении
Сначала Николка совсем приуныл. Неужели сюда никто не приедет? Из ребят, конечно. Так и пробудешь с этой бестолкухой. Все она путает или забывает. И белобрысая тоже. Вчера прибежала, хлоп-хлоп глазами:
— Наша Топка ощенилась!
У Николки что-то прыгнуло в груди. На всякий случай он сказал:
— Врешь. Он и не думал. Он — пес.
— Ощенилась. Я сама видела. Я подошла…
— Видела?
— Видела. Я же подошла…
Николка слетел с крыльца и понесся через двор.
— Топка, Топка! — почему-то не своим голосом позвал он у будки.
Толка не спеша вылез, глянул на пустые Николкины руки и лениво свернулся.
В груди опять что-то прыгнуло, только вниз, но Николка все же заглянул в будку.
— Где же ощенилась? — спросил он уже своим голосом. Опять сначала хлоп-хлоп, потом сказала:
— Вот тут, на спине. Я подошла, а она ощенилась… дубом.
— Фу, бестолкуха! О-ще-ти-ни-лась. Дыбом. Тьфу! Ну как с ней водиться?
А ведь мама говорила: «Скучать на даче не будешь, Николка. Хорошая девочка есть». А звать ее Ия. Прямо смех. Сроду не слыхал. Когда она подошла потом, уже после Топки, Николка нарочно спросил:
— Как тебя звать?
— Иечка.
— Что за яичко? — искренне удивился Николка.
— Не яичко. Иечка. И-и-я.
— И я? — Николка ткнул себя в грудь.
— Да не ты. И-и-я.
— И ты? — громче закричал Николка. Он решил, не жалея горла, громче вопрошать дальше: — И мы? И вы? — Но вдруг услышал:
— Бестолкуха.
Нет, она, кажется, ничего. Разговаривать можно. И даже, пожалуй, водиться.
Что это не выходит никто? Не видят разве, что утро? Даже куры встали давно. Вон ходят со своими младенцами, грудными цыплятами.
— Да куры-то всегда раньше всех встают, — сказала Нина бабушка, — а уж особо, если с цыплятами. Ну и мы тоже все поднялись, скоро выйдем.
Действительно, Ия тут же появилась… Облизала сметанные губы и доложила:
— Меня бабушка блинами почтовала.
Николка усмехнулся. Опять такая же.
— Раз почтовала, то конвертами, открытками… — со зла придумал он. — Ты сколько съела?
— Три… конверта.
Николка дернул плечом. Ладно, будет водиться.
Надо накопать червей для цыплят. Николка видел, как два цыпленка тянули каждый к себе одного червяка. Он решил накопать им целую кучу. Пусть наедятся, если их родители, куры-петухи, об этом не заботятся.
Ямок было уже четыре, червя ни одного, когда подошла Ия. Что это с ней? Лицо не то испуганное, не то еще какое…
— У меня секрет, — сказала она и сжала губы.
— Какой?
— Не скажу, — и опять сжала губы, чтобы этот секрет, наверно, не вылез у нее изо рта.
— Да не надо. Ерунда небось. Опять чего-нибудь напутала.
— И нет. Не ерунда. И мама знает, — проговорила Ия, прикрыв рот ладонью. Видно, секрет в самом деле так и рвался у нее наружу. Николка забыл про червей.
— А я сегодня буду в бинокль смотреть…
— Дашь мне?
— Не дам. Ты мне не говоришь…
— Я скажу, — живо сдалась Ия, но губ еще не разжимала.
— А мне и не надо. Буду смотреть…
— Дай мне. Скажу секрет. Интересный, — странным шепотом пообещала Ия.
У Николки маленькие мурашечки заерзали по спине.
— Ладно, дам, — сказал он быстро. — Говори.
Ия с трудом проглотила слюну, отняла руку ото рта и тем же шепотом сообщила:
— У меня… зуб выпал!
— Фу, бестолкуха! Да я же это сразу увидел. Только ты рот открыла.
Ия растерянно моргала белыми ресницами и опять придерживала губы рукой.
— Шекрет, — передразнил Николка. — Шепелявая стала. Кому нужен такой шекрет. Да не держи ты свою дырку от зуба. Не денется никуда.
Бестолкуха и есть бестолкуха. Больше ничего и не скажешь. Нечего с ней и водиться.
Иина бабушка уселась на низкой скамеечке:
— Цып-цып-цып! А у Иечки зубок выпал. Ма-ахонький. Цып-цып! Ты не видел? Покажи, Иечка.
Да что они все с этим зубом? Ну и семья! Событие какое! Да у Николки уж сколько выпадало, он их бросал, и все. Ия держала на ладони свой зуб. Курам на смех, как говорят, цыплятам даже. С гречневое зернышко, не больше.
— Да это что, — сказал Николка. — Ты видала настоящий зуб? Вот такой. — Он прочертил на вытянутой руке дальше ладони.
— Батюшки! У кого же такой зуб? — спросила бабушка.
— У меня. Да нет, у кашалота. Что вы так смотрите? Есть такие киты.
— На что же нам такой зуб. Цып-цып-цып! Нам махонький надо. Кши, не лезь. Мы не киты.
— Думаешь, вру, да? Думаешь, вру? — допрашивал Николка ни в чем не повинную Ию. — Идем покажу.
Из ящика под кроватью Николка достал еще ящик, а из него коробку. А уж из нее…
— На, гляди. Вру, да?
— Какой ро-ог! — сказала Ия и приставила его ко лбу.
— Да не рог! Тьфу ты! Говорю же, зуб кашалота. Это вот настоящий, не стыдно показать.
Зуб, правда, был пустой внутри и больше походил на рог.
— А что ты с ним делаешь? — спросила Ия.
— Да ничего. Это тебе не игрушка. Редкая вещь. Поняла? Храню с другими ценностями.
Ия посмотрела на ящик, в котором лежали другие ценности. Затем подумала и очень просто сказала:
— Из него можно газированную воду пить.
Николка хотел закричать: «Ты что? Соображаешь?..» — но вдруг представил, что, если сказать знакомой газировщице не как всегда: «Тетя, еще стаканчик», а «Еще зубочек, с сиропом» — будет неплохо. Это Ийка хорошо придумала. Стоит с ней водиться.
Николка облазил все кусты за сараем. Ничего, кроме ржавого крючка и зеленого совочка, не попалось. Совочек Ийкин, надо отдать. Крючок будет Николкин, пойдет в ящик с ценностями. А вот еще и колесико. Николка дернул и вытащил залепленную глиной лошадку. Тоже Ийкина.
«Эх, чудачка, — подумал Николка про Ию. — От дождя бежала, все растеряла».
Он постучал совком по лошадиной спине, по выгнутой шее… Сухая глина посыпалась в дырочки Николкиных сандалий. Вот сандалии полны, лошадка очищена и поставлена на крыльцо хозяйки. Николка скромно сидит на своем порожке.
— Я знаю, — сказала Ия, как только подошла, — это ты Борьку оскорбил.
— Чего-о? — закричал Николка. — Чего-чего?
— Оскорбил. Борьку.
— Я-а? — Николка закричал бы сильнее, но что-то булькнуло у него в горле. Наверно, опять это… как оно? Возмущение.
Н-ну уж! Мало того, что бестолковая, еще врет! Никого Николка не оскорблял! Не будет он с ней водиться! Не будет! Не будет! Надо было выпалить все это ей в лицо, но возмущение сжало Николке рот. Но у Ии рот был свободен, она сказала:
— Оскорбил. Спасибо тебе. Я видела — совком.
Что такое? Оскорбил — спасибо? Как это она сказала? «Ошкор-бил. Шпашибо. Шавком».
«Лошадка! — догадался Николка. — Оскоблил совком». Фу-у ты! Ну кто же так говорит? И кто коня называет Борькой? Что теперь делать? Раз «шпашибо» — придется водиться.
Николка в затруднении. Непонятная она все-таки какая-то. Совсем даже непонятная. Просто не знаешь: хорошая или нехорошая? И еще не знаешь: водиться или не водиться?
Мишка счастливый
Это хорошо, что дождь. Это здорово. Вот когда пригодится старый зонт, который чуть было не выбросили.
