Алевтина хотела вытурить сибирского охламона, но он улыбнулся просительно, и во рту его зияли дыры и сверху и снизу, вроде как у Алевтины. Ей перехотелось его вытуривать, и, почти добродушно, она сказала:

— Вот дура сибирская, однако-однако. Место это не моё, а тёти Паши. Сейчас валяй отсюда, а после двенадцати Паша будет обратно, просись у неё.

— Однако, милое дело. Буду в двенадцать как штык.

Алевтина снова вышла в знобящую мглу двора-колодца, окружённого десятью этажами мутно светящихся окон.

И снова ей, удачливой и везучей, удалось найти клиента. На этот раз это был совсем молодой парнишка, почти мальчик. Алевтина приметила, что он вопросительно заглядывал в лица женщин, входящих в Гастроном, но ни разу не решился заговорить с ними. Инстинкт, рождённый из долгого опыта, подсказал Алевтине, что это будет лёгкая добыча. Пройдя мимо парнишки, она коснулась его локтя, и, как бы невзначай, сказала:

— Пошли, здесь недалеко.

Парнишка, колеблясь, смотрел на неё, видимо смущённый несоответствием облика этой, с его точки зрения, пожилой и невзрачной женщины, с его представлением о женщинах загадочной для него профессии. Поколебавшись, он наконец кивнул и оглянулся с опаской.

Когда закрыли дверь кабинки на крючок, Алевтина потребовала десятку. Парень побагровел и виновато пробормотал:

— У меня пятёрка только. Стипендию в техникуме задержали.

Алевтина стиснула зубы, борясь с раздражением. Второй раз подряд терять рабочее время!

— Пошёл ты со своим техникумом! — в сердцах сказала Алевтина.

Парнишка побагровел ещё больше и стал снимать крючок с петли.

— Да стой, дура. Куда прёшь? — её язык привычно чувствовал дырки между зубами. На новые зубы и пятёрка не лишняя. Пятерка тоже на земле не валяется. И ох, как не хотелось ей в этот час снова искать клиента! Ноги-то у неё не казённые, да и до последней электрички осталось всего ничего. Вздохнув, она сказала:

— Давай твою пятерку. Только чтобы по-быстрому, понял?

Парнишка снял полушубок, под которым на нём была клетчатая рубашка, двух пуговиц не хватало. Такие же рубашки носил Вася, отец её старшей. Кто был отец младшей, Алевтина могла только гадать. Вася имел жену, ведьму, но любил Алевтину, это уж точно. Ради Алевтины он загонял в тупик своё такси и запирался с Алевтиной на два, а то и на три часа. Целый год это длилось. И обещал Вася развестись со своей ведьмой. Однако, когда соседки доложили ведьме, где пропадает её законный, подлая баба подкараулила их, крику было на весь квартал. Бабы из всех квартир сбежались на бесплатное представление. Потом Алевтину таскали на комиссию в райсовет, но справка о беременности спасла её от выселения за тунеядство. Пришлось рожать. После драки между Алевтиной и его женой Вася исчез. И вот старшей уже четырнадцать. Никуда не денется, скоро будут и у неё клиенты.

За этими мыслями Алевтина начисто пропустила, что делал её молодой клиент, и вспомнила о нём только, когда он спрыгнул на пол и стал натягивать брюки. Только теперь Алевтина увидела, что он надевал брюки ширинкой назад. На ширинке у него не было ни одной пуговицы.

Заметив её удивлённый взгляд, парень пожал плечами и сказал:

— Что я виноват, что ли, что пуговиц в продаже нет. Да и стоят они, как из золота. А так никому не видно.

Парень ушел, а Алевтина осталась — времени искать ещё одного клиента не было. Тётя Паша спустилась с десятого этажа, где жила её двоюродная сестра Анюта и где она иногда пользовалась Анютиным холодильником. Паша передала из рук в руки авоську с продуктами, которые она, по уговору, брала днём в магазине для Алевтины. Такие только в Москве и достанешь — у неё в городе, хоть и всего два часа электричкой от Москвы, таких не продают. Алевтина быстро проверила, что в сетке и сразу увидела, что Паша опять смухлевала — вместо приличного мяса взяла, чтоб не стоять в очереди, суповой набор — одни жёлтые кости. Но Алевтина не стала ругаться с Пашей: от усталости её начало клонить в сон, и всё, что ей надо было теперь — это поскорее добраться до электрички и уснуть под стук колёс. Она рассчитала, что у неё ещё были в запасе с десяток минут. Она села на кровать и закрыла глаза.

На лестнице то и дело хлопали двери. Из квартир гремело радио. Какого чёрта включать на всю катушку! Диктор объявил: “Передаём беседу кандидата философских наук, Ивана Варрумпиевича Всуеедова, на тему о превосходстве морали советского человека над буржуазной лже-моралью”.

— Дорогие слушатели….

В этот момент хозяева квартиры, видимо, спохватились и переключили на другую волну. Пошла музыка. Духовой оркестр наяривал что-то очень весёлое. Пора было двигаться.

Сорок рублей — сегодняшний заработок, продвигал её заметно к походу в зубную поликлинику — ставить, наконец, зубы. Фасад станет как у молодой!

На улице чёрный снег, уже подмёрзший, скрипел под каблуками.

— Нинель, ты что, оглохла? — кто-то окликал её в третий раз. Она оглянулась. На улице не было никого, кроме малорослого мужика, который стоял под тускло светившим фонарём и делал ей знаки руками.

— Вы меня? — устало спросила Алевтина.

— Что, не узнаёшь? Мужик подошёл поближе, и Алевтина увидела, что он был изрядно наклюкавшись. На его подпухшем лице косая ссадина от глаза ко рту указывала, что в этот вечер он не скучал ещё и до встречи с Алевтиной.

— Нинель, Нинель. Что ж ты, не помнишь? А ведь мы с тобой большую любовь имели, под лестницей, в той кабинке, а?

Алевтина не помнила его — разве их упомнишь, козлов?

— Не знаю я вас, — устало сказала Алевтина и повернулась — идти своей дорогой. Времени до последней электрички было хорошо если десять минут.

— Постой, — вскрикнул мужик и схватил Алевтину за локоть. — Обязана помнить, поняла?

— Пустите, — сказала Алевтина и попыталась выдернуть локоть. Если бы сетка с продуктами не мешала, она ещё не так бы дёрнула, она не терпела, когда её хватали.

— Я тебе пущу, стерва! Стой, когда говорят,— и мужик потянул Алевтину за локоть к себе.

— Мне на поезд надо! — погромче сказала Алевтина, и рванула локоть посильнее. Мужик схватил Алевтину второй рукой за полу пальто. Тогда, окончательно вырвав руку с сеткой из хватки мужика, второй рукой Алевтина пихнула мужика в грудь. Мужик охнул, отпустил её пальто и заплакал. Алевтина сделала шаг прочь от него, как вдруг мужик ткнул ей прямо в лицо острый и твёрдый кулак. Голова её загудела от удара, и во рту что-то острое швыркнуло по языку. Отпустив сетку, Алевтина поднесла руку ко рту и поняла, что мужик выбил ей два верхних зуба.

— А-а! — закричала Алевтина, — Нет! Нет! — в отчаянии она снова трогала кровящую десну. Её первый удар по мужику попал в его ухо, затем, вкладывая всё своё отчаяние в удары, она била его в грудь, живот, в Бога, душу, мать…

Мужик свалился лицом в раздавленный его весом ледок. Подхватив сетку, Алевтина побежала по пустынной улице.

В зале вокзала, на заплёванном полу лежали, сидели, стояли люди, люди, люди, и милиционер с блестящим красным лицом оглядывал всё хозяйским глазом. Она глянула на часы на стене и поняла, что последняя электричка уже ушла. Опустив плечи, Алевтина прислонилась к стене. Всё ещё не веря, она снова трогала рукой рот, всё ещё надеясь, что зубы окажутся на месте.

Звон в голове не проходил. Во рту саднило, и обломок зуба больно царапал язык. Сидеть здесь всю долгую ночь? Первая электричка пойдёт через шесть часов. Сил на это не было. Алевтина вытащила из карманчика внутри юбки смятые бумажки — одну двадцатипятирублёвку, одну десятку и одну пятёрку, разгладила их, и снова сложила вдвое. Медленно, колеблясь, она прошла в кассовый зал, где у касс была небольшая очередь — продавали оставшиеся, после удовлетворения брони, билеты на дорогой фирменный поезд “Россия” — он делал короткую остановку в её городе. Билеты были только в мягкий вагон.

Кассирша широко открыла глаза, глядя на окровавленные губы Алевтины, но ничего не сказала. Алевтина молча протянула деньги, и, не проверяя правильность сдачи, пошла на перрон, где обжигающий ветер гулял вдоль синих вагонов.