Мужчина не спеша оглядел Алевтину.

— Молоденькая? Сколько лет?

— Семнадцать, девочка классная.

— А зовут её как?

— Лариса, как!

— Лариса — киса. Это глупое имя. И вы всегда придумываешь имена, я знаю.

— Ну, правда, если вы хотите настоящее имя.

— Я хочу хоть какой имя, но чтобы был Тамара.

— А, хорошо, как раз есть и Тамара, тоже семнадцать.

— Врёшь, конечно. Ну, а где твой Тамара?

— А вот рядом, два шага.

Слава богу, клиент клюнул. Алевтина повела его к памятнику Карлу Марксу. Ещё издали онa увидела, что Лариску клеил какой-то в плаще. Издали, она помигала Лариске. Та усекла, что дело интересное, быстренько отделалась от плаща и подошла к Алевтине.

— Знакомьтесь, это Тамара, — сказала Алевтина. Лариса сразу поняла прихоть клиента, притянула к нему руку и сказала, — Добрый вечер, меня зовут Тамара.

Клиент руки не взял, разглядывая Лариску.

— На метро поедем, или такси возьмёте? — сказала Лариса. (Вот дура, только что морда красивая, а ума как у курицы!)

— Зачем мужчине в метро трястись? — быстренько вмешалась Алевтина. — Тут вот такси рядом, хорошо и приятно.

Клиент кивнул и велел искать такси. Такси нашли тут же, за Метрополем.

Теперь Алевтина решила, что клиент на самом деле грузин (а может армянин, или узбек, кто их разберёт).

Когда проезжали мимо Гастронома, Алевтина хихикнула, тронула клиента за рукав и сказала:

— Здесь вино хорошее продают. От вина мы, женщины, мужчин любим лучше.

— Зачем мне вино с тобой пить? — сказал клиент, сбрасывая пепел на пальто Алевтины. — Я вино с друзьями пью. Потом, какое здесь вино? Его только лошад может пить, или кошка.

— Не скажите, портвейн 56 или вермут. Очень хорошие, — сказала Алевтина.

— Сказал нэ хочу, отстань. Я из дома привёз два ящика нашего вина. Это вино — важных людей угощать, что мне твоё портвейн.

По указанию Ларисы такси завернуло на Лесную улицу. Через два небольших квартала Лариса указала двухэтажный деревянный дом, каждое из окон которого горело своим цветом, у кого оранжевым, у кого малиновым, а некоторые мертвенно-бледным, где жили люди побогаче, и имели лампы дневного света. Алевтина спустила ноги из такси на хлюпающий снег и почувствовала, что ноги её уже изрядно намокли, до щиколоток.

Вошли в комнату Ларисы, и Алевтина сразу сбросила туфли и стала греть ноги у батареи возле окна. Комната Ларисы, половину которой занимал диван с вылезавшей в углу пружиной, очень нравилась Алевтине. В середине комнаты висел большой оранжевый абажур из жатой бумаги, натянутой на проволочный шар. На стенах везде были наклеены картинки, вырезанные из “Огонька”. На одной картине мужик, очень похожий на Фёдора Ивановича, каким Алевтина помнила его с давних лет, выламывал из мостовой булыжник — оружие пролетариата. На другой — была изображена свадьба. Невеста — вылитая Лариса! А жених — старое мурло, довольный, что охмурил молодую дуру. Жених похож на ректора педагогического, в котором Алевтина вахтёршей. Иногда ректор зазывает Алевтину к себе в кабинет, и тогда секретарша ректора никого не допускает. Отказаться нельзя: вахтёрам не положено работать на полставки, ректор ей это устроил не просто за красивые глаза. Ещё на стенах Ларисыной комнаты пришпилены обложки от пакетов, в которых в ГУМ’е продают импортные чулки. На обложках длинноногие иностранные девицы натягивают чулки. Такие картинки помогают быстрее отделываться от клиентов. Ещё есть в комнате дореволюционный шкаф, с зеркалом, и коврик из линолеума. Уютная комнатка у Ларисы! Уж такая Алевтина везучая, познакомилась с Ларисой — красоткой и быстро договорились о совместной работе.

Вдруг клиент захихикал, показывая пальцем то на Ларису, которая всё ещё не раздеваясь, стояла возле дивана, то на Алевтину.

— Лошад! — сказал клиент.

— Что?

— Ты лошад, — его палец остановился на Алевтине. — А он — котёнок, — его палец переместился в сторону Ларисы. — Из тебя, — его палец снова указал на Алевтину, — два Тамара можно сдэлать! — и палец опять повернул на Ларису.

Пусть хоть крокодилом назовёт, лишь бы заплатил хорошо. Если бы с него двадцать пять схватить! Грузины-музины иногда и больше могут отвалить. Как нарвёшься. Иногда обругают, а то и вытолкают, и ничего не дадут. Эх, сорвать бы с него хоть двадцаточку, очень хорошо бы, на зубы!

Грузин-музин уже стоял совсем голый, весь, даже ягодицы, покрытый густой чёрной шерстью с завитушками.

— Пожалуйста, деньги вперёд, — сказала Лариса.

— Какой ты недоверчивый, что, я деньги жалею? — клиент полез в карман пиджака, повешенного на спинку стула, вытащил толстую пачку двадцатипятирублёвок, обянутую кольцевой резинкой. — На. Держи всё, если не вэриш. Потом отдаш.

— Ладно, Лар… ээ, Тамара, человеку надо верить, — сказала Алевтина, но взяла пачку из рук чучмека и положила её на пол возле себя. Сейчас был момент — урвать для себя часть этой пачки на полу. — Пока Тамара раздевается, дайте я вас потешу, — сказала Алевтина, опускаясь на колени перед клиентом.

Клиент кряхтел, а Алевтина, привычно работая, косилась на пачку денег.

— Эй, постой, — сказал клиент. — Я не для тебя пришёл.

Его взгляд был устремлен на Ларису, которая, уже раздевшись, лежала на диване. — Возьми себе, — он указал на деньги.

Алевтина взяла пачку и вопросительно глянула на клиента. Он вытянул одну бумажку из пачки и сунул в руку Алевтине.

На тёмной лестнице, Алевтина ополоснула рот марганцовкой и вышла на улицу. Двадцать пять рублей, полученных от клиента, вместе с ранее заработанной десяткой, уже лежали в карманчике, пришитом к внутренней стороне юбки. Сегодняшний вечер продвинул её заметно к её заветной цели — новым зубам. Такая уж она была удачливая! Главное теперь было половчее скрыть деньжата от девчонок, они умели раскопать из-под земли, как ни прячь. Но была у Алевтины идейка, как в этот раз захоронить сбережения для зубов в очень надёжном месте.

На метро она доехала до площади Революции и снова пошла к гостинице Москва. Снег хлюпал под ногами. Пока она была у Ларисы, ноги не успели высохнуть, и теперь намокли ещё сильнее. Алевтина не боялась простуды. Здоровье у неё было отличное, никакие болезни не брали её. Как-то в вестибюле педагогического, во время её дежурства, она слушала радио, передавали какую-то не то лекцию, не то рассказ и сказали, что у кого чистая совесть, того и болезни не берут. И правда, у неё была чистая совесть, и она никогда ничем не болела. Только бы поставить зубы! Тогда и вовсе не на что будет жаловаться.

Алевтина спустилась в подземный переход и пошла в сторону улицы Горького. Уже в конце перехода где-то в толпе мелькнул чей-то вопросительный взгляд. Алевтина быстро повернула голову. Мужик в полушубке и валенках, подшитых снизу кожей, белобрысысй, голубоглазый, лет тридцати, полуоборачиваясь, глядел на Алевтину. Алевтина остановилась и негромко спросила, готовая, если что, сразу же рвануть прочь:

— Насчёт пистончика?

Мужик захлопал глазами, и, не отвечая, остановился.

— Ну, насчёт французского?

Белобрысый не отвечал, но и не уходил. Алевтина подошла вплотную, взяла его под руку.

— Пойдём, голубок, тут недалеко.

Она слегка потянула мужика за локоть. Мужик молча пошёл за ней. В руке его был какой-то не то мешок, не то рюкзак, по виду изрядно тяжёлый. Когда вошли в тётипашин дом, Алевтина быстро, чтоб белобрысый не передумал, поцеловала его в губы. Он никак не отвечал на лёгкие прикосновения её губ.

Вошли в кабинку, Алевтина накинула крючок, стала стаскивать намокшее пальто.

— Погоди-ка, однако, — сказал мужик, — ты что, здесь живёшь? — Он положил мешок на пол и сел на табуретку. — Видишь, какое дело, я, однако, из Красноярска приехал, в командировку. В гостиницах места не нашёл. Однако ночевать надо. Думал у тебя переночую.

— Потом поговорим, пока давай десятку, делай дело.

— ЧЧево? Десятку? Ты это брось, сколько мне надо за десятку вкалывать, ты это соображаешь? Вот что, другого дела не надо, мне только переночевать. За ночёвку я рубль дам, однако.