— Дедушка Периколо, — тихо шепнул он и умолк, быстро потупившись.

— Не рановато ли для выпивки? — поинтересовался Периколо. — Но денек все равно славный! Можно присоединиться к вам?

Эйвербрин так нервничал, что с трудом понимал слова, и ему пришлось довольно долго переваривать их, прежде чем кивнуть, промямлив:

— Как вам будет угодно.

Периколо Тополино сел на табурет рядом с ним.

— Да, один для меня, — сказал он Шасте и указал на пустой стакан Эйвербрина, — и второй для моего друга.

— У нас есть напитки и получше этого, — сообщила Шаста.

— А мне случалось лечить больную голову и после гораздо худших, — весело рассмеялся Периколо. — Если он достаточно хорош для моего друга Эйвербрина, значит хорош и для меня!

От таких слов глаза Шасты широко раскрылись, не говоря уже о Эйвербрине.

— За Джоли! — провозгласил Периколо, подняв стакан. — Жаль, что она умерла в родах.

Теперь Эйвербрин уже смотрел на него с любопытством и недоверием.

— Вы не знали мою жену, — осмелился сказать он.

— Но я прекрасно знал ее важную работу, — пояснил Периколо. — Я ценитель всего качественного, дружище хафлинг.

То, что он выбрал это слово, «хафлинг», изрядно приободрило Эйвербрина, это было ясное напоминание, что они, в конце концов, одной расы — расы, на которую нередко возводили напраслину те, кто выше ростом. Назвать так другого представителя маленького народа означало в конечном счете признать существующее между всеми хафлингами братство.

Эйвербрин поднял свой стакан, чокнулся с Периколо, и они вместе выпили.

— И глубоководных устриц я почитаю одним из деликатесов, — продолжал Периколо. — Признаюсь, я очень долго не представлял в деталях, как они попадают к торговцу рыбой, но уж точно заметил, что их не стало, или, возможно, лучше будет сказать, что они сделались редкостью десять лет тому назад. Теперь я знаю почему. Итак, за Джоли Паррафин! — провозгласил он, отхлебнул еще бренди, а спустя некоторое время заметил: — Должно быть, эта утрата просто опустошила вас.

Эйвербрин ссутулился над стаканом. Он действительно был опустошен, но, надо признать, совсем не по причине любви, даже если таковая и таилась в глубинах его черной души. Потеря Джоли опустошила его финансово, каким жалким ни было бы их богатство.

Без устриц на продажу он сделался нищим, и лишь теперь, когда его сын начал наконец реализовывать свой потенциал глубинного ныряльщика, благосостояние Эйвербрина — и его выбор виски — начали улучшаться.

— И теперь устрицы вернулись, и мне снова указали на вас как на их источник, — сказал Периколо. — Ваш мальчик, полагаю.

Эйвербрин не поднимал глаз, боясь даже думать, к чему идет дело.

— Паук? Так его зовут?

— Слыхал, что его так называют.

— А вы хоть потрудились дать ему имя? — спросил Периколо, и гримаса Эйвербрина ясно ответила на этот, казалось бы, нелепый вопрос.

— Мы зовем его просто Эйвербрин, по отцу, — вставила Шаста.

— Паук, — поправил Периколо, и женщина кивнула.

— Мои источники сообщают, что он перспективный ныряльщик, — поведал Периколо Эйвербрину.

Папаша согласно хмыкнул.

— И все же, несмотря на то что в ваше распоряжение попал такой талант, вы оказались неспособны ни на что большее, как еле-еле выживать, — продолжал Периколо. — Вы вообще понимаете всю ценность сокровища, коим обладаете?

Мысли Эйвербрина закружились, натыкаясь друг на друга. Он испугался, что это угроза: может, Периколо собирается убить его и «усыновить» его сына? Он поднял взгляд — он должен был это сделать, — пытаясь прочесть что-то на этом обезоруживающе улыбающемся лице.

— Разумеется, нет, — сам ответил на свой вопрос Периколо. — Устрицы для вас — всего лишь средство. — Он поднял дорогую трость и постучал ею по стакану Эйвербрина. — Вот для этого. Вот что нужно Эйвербрину. Всеобъемлющий смысл его существования, да?

— Вы что, явились сюда оскорблять меня? — выпалил

Эйвербрин, прежде чем успел подумать, что благоразумнее было бы сдержаться. Он даже наполовину развернулся на стуле, словно собираясь ударить Периколо.

Однако подобные мысли почти сразу покинули его, едва пьяница взглянул в доброжелательное, уверенное ангельское личико богатого хафлинга, которого на улицах все знали как Дедушку Периколо.

Дедушку ассасинов.

Едва Эйвербрин вспомнил об этом, его бравада мигом испарилась, он потупил взгляд и снова уставился на тонкий клинок легендарной рапиры Периколо. Он подумал о том, как, должно быть, будет больно, когда ее острие пройдет между его костлявыми ребрами и вонзится в трепещущее сердце.

— О небо, нет, друг мой, — ответил Периколо, причем настолько беспечно, что Эйвербрин снова уселся поудобнее, хотя и опасался, что слова и тон были лишь уловкой, чтобы усыпить его бдительность.

О, он не знал, что и думать!

— Вы мыслите мелко, потому что живете мелко, — объяснил Дедушка. — Несмотря на все ваши мечты и надежды, вы забываете о них ради одной сиюминутной цели, да? — И снова он поднял трость и постучал по стакану, потом жестом велел Шасте подлить Эйвербрину еще.

— Возможно, в этом и состоит разница между нами, — закончил Периколо. — Вы маленький, а я нет.

Эйвербрин не знал, что ответить. Он отлично почувствовал оскорбление — тем более что это явно было правдой, — но, разумеется, сказать об этом означало в виде трупа валяться на полу, а он совсем не хотел там оказаться.

— А, я ранил вашу гордость! Уверяю вас, что совсем не собирался этого делать, — сказал Периколо. — На самом деле я завидую вам!

— Что?

Когда Эйвербрин выпалил этот вопрос, Периколо взглянул на Шасту Меховую Ногу и рассмеялся, поскольку выражение ее лица ясно говорило, что с таким же успехом его могла задать она.

— Ах, но заканчивать дневные труды с заходом солнца, — пояснил Периколо, — думать о малом, жить малым, возможно, означает жить удовлетворенным. Я, видите ли, никогда не бываю удовлетворен. Всегда отыщется еще одно ненайденное сокровище, неодержанная победа. Удовлетворенность — это не порок, друг мой, но благословление.

Не понимая, издеваются над ним или делают комплимент, Эйвербрин снова сделал добрый глоток из стакана и не успел поставить его на барную стойку, как Периколо дал знак Шасте налить еще.

— Миру нужны мы оба, вы не находите? — спросил Периколо. — И возможно, мы нужны друг другу.

Ошарашенный Эйвербрин уставился на него.

— Ну, возможно, не нужны, но мы оба, безусловно, можем выиграть, заключив... соглашение. Подумайте, у вас есть товар, а у меня — торговая сеть для такого товара. Сколько платит вам торговка рыбой: несколько медных монет, возможно одну-две серебряных, за устрицу? Конечно, она и будет платить вам столько, потому что здесь существует конкуренция. Ваш сын не единственный ныряльщик, хотя, по всеобщему признанию, похоже, весьма способный! Но есть места, не слишком далеко отсюда, где за устрицу из глубин Моря Падающих Звезд можно получить золотой, и я знаю, как туда попасть, — пояснил Периколо. — Вы не сможете сделать это без меня, разумеется, но, по-видимому, и я не смогу обойтись без вас.

— Что вы имеете в виду?

— Он имеет в виду, что твоя жизнь вот-вот здорово полегчает, судя по тому, что я услышала, — осмелилась вставить Шаста.

— Именно так, моя прелесть, — подтвердил Периколо и, обращаясь к Эйвербрину, добавил: — Мы поняли друг друга?

— Я отдаю вам устрицы, что приносит мой парень? — Эйвербрин скорее спрашивал, чем утверждал, поскольку так по-настоящему и не понял, что происходит.

Периколо кивнул.

— А я плачу вам, — ответил он и пристукнул стаканом о стойку, чтобы наверняка привлечь внимание Шасты. — Отныне и впредь мой друг ест, пьет и живет здесь совершенно бесплатно.

На лице у женщины-хафлинга был написан протест, который она не осмеливалась выразить вслух, но Периколо поспешил успокоить ее, добавив: — С этого момента я буду оплачивать все его счета.

Он указал на стакан, который Шаста поспешила наполнить. Периколо, впрочем, остановил ее движением трости.