– Неужели? – спросил Симус с опаской. Он боялся вампиров.

– Ты не слышал? Он не только вырезал у своих жертв позвоночники, но и выпивал всю кровь.

– Надо же, кровь. – Симус бросил взгляд на погруженную в безмятежный сон тюремную лечебницу.

У Паркса загорелись глаза.

– У этого убийцы, его зовут Лавкрафт, дома нашли человеческие органы в ящике со льдом, замороженные, как стейки.

– Ладно тебе!

– Ты не веришь?

– Перестань болтать, – взмолился Симус. – Сделай перерыв. Отдохни.

– Но я добрался до самого интересного...

Паркс замолчал. Дверь лечебницы со скрипом отворились, и кто-то, тяжело ступая, двинулся в их сторону.

– Боже, – прошептал Симус, – это тот самый санитар. Санитар был без пальто. Пар со свистом вылетал у него из ноздрей, как у дракона. На руках черные резиновые перчатки до локтей, в зубах самокрутка. Взгляд тяжелый, тупой и скучный, как у крокодила. Он остановился перед полицейскими.

– Спички есть?

– Конечно, конечно. – Порывшись в кармане, Паркс извлек пакетик с картонными спичками и кинул ему. Санитар развернулся и направился к лечебнице.

– Да, да! – крикнул ему вслед Паркс. – Можете оставить их себе.

– Дурак, это же наши последние спички, – проворчал Симус.

– Так иди и забери их, – предложил Паркс.

Симус посмотрел на массивную фигуру, скрывшуюся во мраке.

– А, хрен с ними.

Санитар Моррис постоянно слышал голоса. И сейчас тоже. Он негромко замычал, затянувшись в последний раз самокруткой, погасил, прижав большим и указательным пальцами, швырнул в сторону. Поднимаясь по ступеням, сжал кулаки так, что хрустнули костяшки. Голоса неистовствовали. В основном женские. Вот бабушка опять что-то бормочет. Моррис вспомнил, как она колотила его по лбу своими костлявыми кулачками и обзывала дураком. Моррис ничего не понимал, что говорили учителя в школе. К тому же дети дразнили его «Моррис-Доррис», потому что бабушка не стригла ему волосы. А потом он вывихнул одной девочке руку, и его выгнали из школы. Моррис вспомнил, как девочка плакала, а ему показалось, что она выглядит забавно вот с такой рукой, как персонаж из комикса. Его тогда за это здорово побили по голове. И вообще, если он делал что-то, что ему нравилось, то неизменно получал по голове. Моррис к этому уже привык.

А больше всего он любил душить кошек. В детстве Моррис почему-то их сильно боялся, поэтому убивал. Выслеживал и сворачивал голову, потом затаскивал под дом. Там скопилось много мертвых кошек. Дело в том, что нос у Морриса после болезни в раннем детстве был заложен, и он не чувствовал запаха. В общем, запах его выдал, а жаль, ведь Моррис любил свою коллекцию. Ему нравилось залазить под дом и ласкать своих кошек. Убежать они не могли, и он мог ласкать их часами. Когда бабушка наконец обнаружила его сокровища, трупы сорока восьми кошек, Морриса выгнали из дома. Вскоре он вернулся, но его выгнали снова.

Врачи лечебницы «Беллью» были недовольны «склонностью Морриса к жестокости», но не выгоняли, потому что он единственный мог утихомирить самых буйных психов. Они извивались у него, как кошки. Если он кому-то случайно ломал шею, то не пугался, поскольку на белых машинах постоянно привозили еще. Их запасы не истощались. Лица разные, но глаза одинаковые, и голоса тоже. И здесь за то, что Моррис делал с ними, его никто не бил по голове.

Сейчас он направлялся к этому костлявому, с плаксивым голосом и черными глазами. Моррис предпочитал толстых, но человек с голубым моноклем велел его прикончить. Непонятно почему, но Моррису хотелось угодить человеку с голубым моноклем. Он признался, что боится скандала, как это было когда-то с коллекцией кошек, но тот его успокоил. Сказал, что все будет прекрасно. Пообещал Моррису хорошую работу с учетом его склонностей.

Моррис нащупал в кармане пачку денег и повеселел. Завтра можно будет купить много вкусных рогаликов. Он вошел в вестибюль и направился к двери на лестницу, сорвав со стены пожарный топор.

Они стояли у черного хода тюремной лечебницы, рядом с вонючими мусорными баками. Гудини подошел к ржавой двери, опустился на колени, вглядываясь в замочную скважину.

– Нет, Дойл, меня однажды одурачили. Хватит. Вот вытащу Лавкрафта на свет божий, а дальше разбирайтесь, как хотите, без меня. – Гудини принялся перебирать отмычки на огромной связке. – Надо же, здесь нужна с двойной трубкой, а ее нет.

– Зачем вам ключ? – насмешливо спросил Дойл.

Гудини развернулся.

– А вы ожидаете, что я дематериализуюсь, пролезу в замочную скважину, а там материализуюсь снова?

– Нет. Я просто подумал... ведь, в конце концов, вы же Гудини.

Задетый за живое, Гудини поднялся, снял пальто и протянул Дойлу:

– Подержите.

Он внимательно осмотрел стену. Единственное окно располагалось метрах в пяти над землей. И разумеется, на нем была решетка. Гудини чуть отошел назад, поплевал на ладони, сделав четыре длинных шага, подпрыгнул и начал карабкаться по стене подобно гигантскому таракану, ухитряясь ухватиться кончиками своих невероятно крепких пальцев за мельчайшие пазы и неровности. Зарешеченного окна он достиг за несколько секунд. Ухватился за решетку, попытался раздвинуть прутья. Мускулы на его спине и плечах напряглись, но решетка не поддавалась. Открыть окно для него было пустым делом. Главное – решетка.

Гудини прикинул глазами расстояние между прутьями – оно не превышало восемнадцати сантиметров, – глубоко вдохнул и быстро просунул голову между прутьями.

Почти полностью освободив легкие от воздуха, он стал медленно протаскивать между прутьями торс. Процесс был мучительный. Гудини выпучил глаза, хрипел, но двигался все дальше и дальше. И вот уже по ту сторону была верхняя половина его тела.

Гудини сделал несколько змеиных движений и оказался у окна. А еще через десять секунд исчез из вида.

Лавкрафт лежал на койке. Остекленевший взор устремлен в потолок. В камере сильно пахло мочой. Ужас последних дней привел его на грань безумия, но пока он эту грань не переступил, цепляясь за любую ниточку, связанную с реальностью. Его уши улавливали даже самые слабые звуки. Вот в соседней камере сумасшедший мастурбировал, что-то шепча с придыханием. В камере напротив заключенный всхлипывал в подушку.

Лавкрафт заставлял себя вспомнить тихие улочки своего родного городка Ист-Провиденс, где любил гулять по ночам, созерцая звезды, размышляя об их тайнах. Он вспоминал тетю, с которой жил после смерти родителей, маму, ее милые беспокойные вопрошающие глаза, маленькие теплые руки. Отца вспоминал тоже, но с ненавистью. Это был жестокий, мрачный человек.

Неожиданно Лавкрафт насторожился. Прислушался. Ничего. Ни звука. Но что-то происходило, ведь даже сосед прекратил свое занятие и затих. Наступила тишина, как в лесу при приближении опасного зверя, когда даже жуки перестают жужжать.

И вот. Стук башмака, затем другой. Кто-то грузный неспешно спускался по лестнице. Лавкрафт уже знал кто. Он раскрыл рот, попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь сиплый стон. Теперь уже звук шагов был хорошо слышен. Губы Лавкрафта задрожали. Странно, но к смерти он готов не был, особенно к насильственной. А в том, что этот монстр его сейчас прикончит, Лавкрафт не сомневался. Шаги стихли перед дверью. Лавкрафт стиснул зубы.

Звякнули ключи. Заскрежетал замок. Застонали ржавые дверные петли. Вошел Моррис и прикрыл за собой дверь. Бросил взгляд на узника и сплюнул на пол. Лавкрафт передернулся, наблюдая, как санитар сжимает обеими руками топорище. Сжался в комок и в ужасе замер. Моррис размахнулся. Лавкрафт вскрикнул, но ничего не произошло. Моррис развернулся в недоумении и увидел свой топор в руках Гудини.

– Извините, что вошел без стука.

Он ударил Морриса обухом по голове, тот дернулся и повалился на пол.

Лавкрафт хихикнул, потом еще раз, еще, пока хихиканье не переросло в истерический хохот. Гудини постоял с полминуты, наблюдая за Лавкрафтом, который катался по полу в припадке смеха.