И, тем не менее, из-за того, что официально выполнение такого маневра разрешено не было, а сейчас разрешение было получено только после долгих раздумий и колебаний и моих и начальников, войдя в облака, я ощутил некоторое волнение, которого не было до этого. Несмотря на то, что решение принял сам, что был к этому подготовлен, сразу почувствовал некоторую скованность. Пропала легкость управления самолетом: и ручку зажал сильнее, чем всегда, и корректирующие движения стали менее точными, и чувство легкой тревоги пульсировало где-то внутри. Но несмотря на отмеченные нюансы в пилотировании, руки продолжают делать все, что нужно, а глаза продолжают что нужно видеть.

Я смотрю на авиагоризонт. Кренов нет, а шкала тангажа показывает, что скоро будет верхняя точка маневра, то есть самолет ляжет на спину. Быстрый взгляд на скорость убеждает, что она достаточна, чтобы к верхней точке не упасть ниже нормы. Я чуть-чуть подтягиваю ручку, самолет задрожал мелкой дрожью. Это дозволенная граница. По этой границе и поведу самолет к вершине. А вот и она. Черный силуэт самолета авиагоризонта ложится на границу между серым и коричневым полем шкалы. Это и есть горизонт. Серое поле — небо, коричневое — земля. А скорость уже ушла с минимальной величины и стала вполне приличной. Теперь можно плавно перевернуть самолет из положения на спине в нормальное. Чуть отдаю ручку от себя и отклоняю ее вправо. Шкала тангажа замедляет бег, силуэт самолета медленно завращался. Я жду, когда его ножки повернутся вниз, а крылья станут горизонтально. Порядок! Самолет снижается уже в нормальном положении. Чтобы на земле знали, что со мной, я коментирую свои действия, коротко докладываю по радио: «Верхняя точка», «Поворот». Еще несколько секунд и ровная серая масса, окружающая самолет, стала редеть, затем замелькали рваные хлопья неровного нижнего края облачности, и вот я уже вижу землю, покрытую тем же лесом, над которым я минуту назад пронесся, выходя на цель, а там дальше — озеро и село Доброе. Я делаю резкий выдох (при этом даже издал характерный звук «У-у-у-ф-ф»), видно до этого не дышал. И чувствую просто физически, как разом спало с меня то огромное напряжение, которое сопутствовало всем предшествующим действиям. Я расслабился и на секунду даже отрешился от всего, что происходило. И только после этого уже сознательно констатировал: вот все и позади. И даже то, что еще не знаю, как сработал, то есть куда упали бомбы, чувство удовлетворения сделанным сменило все прежние ощущения. И как раз в этот момент в наушниках шлемофона раздался бодрый голос руководителя полетов: «Сработали отлично! Ноль первый передал благодарность».

Итак, то к чему столь упорно стремился в течение нескольких лет, что долго доказывал, пробивал, но не мог довести до последнего, завершающего этапа, вдруг так внезапно и легко совершилось. Было и радостно и почему-то немного грустно.

Лето было знойным и удушливым. К полудню земля и воздух накалялись до такой степени, что идти босиком по песчаной дороге было просто невозможно, дыхание сушило рот, а губы растрескивались, словно глина на обочине.

Дела занесли меня на один из приволжских захолустных аэродромов, на котором базировался временно истребительный полк нашего Центра боевого применения ВВС. Из-за климатических особенностей этого района обычное жаркое лето превратилось в кромешный ад. Спасала только небольшая речушка, в которой мы и пребывали все свободное время. С нетерпением ждали выходного дня, чтобы провести его целиком у речки, где, кроме воды, можно было найти немного тени среди чахлых кустов, растущих вдоль берега. Мы взяли припасы, удочки и до полудня наслаждались водой, солнцем, тенью и рыбной ловлей. После полудня погода начала портиться. Появилась кучевка, и мощные тепловые потоки начали быстро накачивать ее. Облака на глазах раздувались, как детские резиновые зайцы и крокодилы, и часам к трем над нами повисло такое иссиня-черное грозовое облако, что казалось, будто сейчас не дождь, а чистый свинец посыплется нам на голову. И разразилась гроза. Застигнутые врасплох, мы вначале не хотели уходить. Кто-то посоветовал спрятать одежду и лезть в воду. Но не успели мы воспользоваться этим «мудрым советом», как начало громыхать, и мы увидели, что под приближающимся облаком сплошным потоком льет дождь и молнии бьют в землю и в реку в том числе. Оставаться на этом голом месте, где самые высокие предметы — это мы сами, было рискованно. И пока облако не накрыло нас, мы рысью отправились домой. Когда до крайних домов ближайшего поселка осталось метров 200, мы увидели, что стена дождя вместе с исполинской, насыщенной электричеством тучей, настигает нас. Мы побежали. Первые домики стояли на пригорке. Справа от дороги, ведущей к ним, был пристанционный угольный склад, огороженный забором. За забором стоял столб, от которого через дорогу к будке, стоящей левее, был протянут какой-то провод. Я бежал впереди, в нескольких метрах сзади бежали остальные. В тот момент, когда я был под проводом, прямо над головой раздался оглушительный удар грома. Столб, находящийся от меня метрах в десяти, от удара в него молнии разлетелся на мелкие щепки, а провод, извиваясь змеей, полетел вниз прямо на меня. Я сделал отчаянный рывок, проскочил под проводом и через несколько мгновений был уже под карнизом ближайшей хаты.

В руках у меня были удочки. Я поставил их возле себя на землю, а верхний конец связки прислонил к крыше. И в тот самый момент, когда я это сделал, по пальцам ударил довольно ощутимый электрический разряд. Воздух настолько был насыщен электричеством, что между крышей и землей была достаточно большая разность потенциалов, чтобы разрядиться через мокрые удилища. Возбужденный всем произошедшим, я стоял под крышей, наблюдая за разбушевавшейся стихией и испытывая обычное в таких случаях смешанное чувство восторга и бессилия перед ее могуществом.

В это время я увидел ползущего на четвереньках человека. Добравшись до дома, он плюхнулся на завалинку и тихо запричитал. Лицо его покрывала мертвенная бледность, зубы стучали, и всего его била мелкая дрожь. На мои вопросы, что случилось, сразу ответить не мог. Когда пришел в себя, рассказал, что, пытаясь проскочить вслед за мной под проводом, он споткнулся и провод упал ему на пятки. Ударило его током или нет, он не помнит, но судя по тому, что никаких повреждений на нем не было видно, был удар не током, а шоком. Ожидая этот удар, он перепугался, что называется, до смерти. Все было бы, наверное, смешным, если бы этот человек не был летчиком. Я, признаться, раньше не встречал человека в состоянии такого испуга. А, собственно, причины то особой и не было. Почти в таком же положении были и другие, но никто так дико не прореагировал на этот удар молнии и падающий провод. Подумалось, а если бы что-нибудь экстремальное случилось в воздухе? Ведь обычная на войне ситуация — разрыв зенитного снаряда вблизи самолета по эффекту примерно соответствует той, что произошла сейчас с ним. Что случилось бы с этим летчиком, если бы он так же растерялся при близком разрыве снаряда? Он не только потерял бы боеспособность, не будучи даже раненым, но мог бы погибнуть, так как управлять в таком состоянии самолетом просто невозможно. Впрочем, его величество случай представил мне возможность наглядно убедиться, к чему приводит подобная реакция летчика в полете...

Некоторое время работал я на высших летных курсах. В качестве слушателей приходили туда для повышения квалификации уже довольно опытные летчики. Тогда шло массовое освоение полетов в сложных метеоусловиях. Прежде чем выпустить летчика в самостоятельный полет в облаках на реактивном самолете, ему давали предварительно хороший налет на поршневом учебно-тренировочном самолете Як-11. Я летал в качестве инструктора в задней кабине этого самолета. Однажды в передней кабине сидел летчик в чине майора, имевший уже второй класс, что в то время было редкостью. Погода была такой, которую в авиации называют «чистый минимум». То есть высота нижней границы облаков и видимость под ними соответствовали установленным для этого самолета минимальным значениям. Шел дождь.