Анализируя свои неудачные уходы, Захар понял, что дело застопорилось из-за малого: он уходил от кого-то, а не к кому-то.
Весь день он жал на газ, как заправский битник — первый раз с законными, новенькими, несколько дней назад полученными правами. Отвез Оксану в Кунцево (решили дать друг другу отдых). Шел веселый рождественский снег. На мокром белом шоссе машину с лысой резиной вело, словно Пьяный Корабль Рембо.
На следующий день в непроходящем угаре он рванул на машине на дачу… Хотелось событий, хотелось каким-нибудь образом отметить что-то взрывающееся в его жизни.
Сказал ей:
— Может, претензии ко мне не от того, что плох, а от того, что твое сердце занято чем-то другим?
— Нет, — возразила она, — не обольщайся. Думаешь, так снять с себя ответственность?
…Чуть отъехал, с ним случился небольшой инцидент, который он не воспринял как предупреждение: на ледяной горке поехал не вверх, а вниз и уткнулся в прижавшегося сзади такого же “жопера”. Лишь слегка погнул ему номер, и в качестве извинения объяснил хозяину как проехать на Подкопаевский.
Уже подъезжая к поселку, завяз на горке в снегу. Ни вперед, ни назад. Эти судороги привели лишь к тому, что он посадил аккумулятор. Вылез, пошел с собакой к даче (взял ее как на грех, думал ночевать), пробивая путь через глубокий нехоженный снег. Было сразу и мокро, и холодно. Засыпанный снегом поселок казался мрачным и необитаемым, да и был таковым. Собака тонула в глубоком снегу, скулила и не хотела идти дальше. Он и сам не хотел.
В дом он заходить не стал: уже темнело и снега по пояс. Поспешно двинул в город за помощью. Ему повезло: на площади у автостанции зацепил роскошный трехосный “Урал” размером с дом: он его как пушинку вытащит…
Потом в темноте шесть часов вдвоем с водителем “Урала” “Урал” этот злосчастный откапывали. Первый раз, когда он попытался объехать захаров “жопер” слева — и завяз по колеса (зима невероятно снежная), второй раз — когда попытался справа: самоуверенный “Урал” ушел в снег почти целиком, как в болото. Прокопали перед ним путь, возведя по краям сугробы в человеческий рост… Мокрый тяжелый снег. Все, говорил он себе, не могу… Лопата падала из рук, пот рекой, задыхался, как от долгого бега, легкие с кровью рвались сквозь горло, мокрая собака скулила в машине, как испуганный младенец. Он был уверен, что это был самый большой фак в его жизни. Но “Урал” прошел…
Развернувшись, он стал брать горку с Захаром на хвосте — и забуксовал на вершине холма. Черный снег и копоть из под его крутящихся вхолостую колес накрыли “жопер” тучей. Еще секунда, и он сорвется на Захара (как утром Захар на “жопера”). И тогда Захар помолился… Медленно-медленно “Урал” преодолел горку, а потом просто тащил его, с севшим аккумулятором и неработающим стартером по дороге, пока “жопер” не завелся. На обратном пути он уже не останавливался на светофорах и, собрав мозги в точку, искал сквозь залепленное стекло приметы дороги. Поздно ночью, мокрый, одеревеневший, Захар ввалился в квартиру.
Потом выяснилось, что перегорел какой-то толстенный электрический кабель — отчего машина запросто могла сгореть. Как же он ехал без этого кабеля? Захар уверился, что его возвращение было чудесным. Несомненность милости была столь очевидна, что, полагал он, он доехал бы и без двигателя. (Захар думал, что все плохое в его жизни позади. А его лишь баловали и давали отсрочку.)
…Захар пил портвейн, оставшийся от праздника, слушал музыку и печатал на компьютере. Что ему мешало жить так с самого начала? Интересно, на долго ли его хватит? “Творчество — форма моего умирания,” — выводил Захар. (Он чего-то ждал, к чему-то готовился… Счастливому, ужасному? Кажется, он был на переломе жизни, переломе горы, и вот-вот покатится. Если не теперь, то когда? Лучшей возможности не будет.)
Свобода, новая любовь — и то и другое казалось ему отрадным. Он уже отмотал свой срок и выплатил все долги.
Кроме того: не надо было готовить еду, убирать квартиру. Оксана была страшная неряха, и все всегда в квартире лежало вверх дном, давно забыв места своей жизни.
Легко говорят о достоинствах только тех людей, чьими достоинствами не боятся соблазниться. С древности повелось: не называй ни имя Бога, ни имя беса…
Захар никогда не говорил о ней, и не хвалил ее. И не ждал ответных комплементов. Но запах ее духов его мучил. Кажется, он влюбился в них раньше, чем в нее саму. Влюбился?
Но последнее время он казался себе совершенно свободен. Надо спросить и с того человека, который давал ему эту свободу. Который приходил домой все позже и позже, молчаливый, со светящимся тайной радостью лицом, и утыкался в компьютер, играя до трех ночи в пасьянс, а потом отворачивался к стене. Они честно прошли вместе долгий путь, но когда-то и великие друзья расстаются у некой роковой развилки, осознав возможность по-новому осуществить идею пути. Жизнь одна, и хочется испытать все ее варианты.
Варианты, конечно, одолевали… Он сидел один дома, никто не звонил. И он никому не звонил.
Когда тобой долго никто не интересуется, начинаешь жалеть себя и появляется сильный соблазн впасть в ничтожество.
А ничтожество не способно на подвиг измены. На измену способен лишь великий эгоизм.
Неумение броситься в омут — его творческий недостаток. Омут страсти, порока, игры — дал бы ему опыт и сюжеты. Он же считал, что нет человека, который бы стоил его души. Что здорово для философа, для беллетриста — смерть.
Ему совершенно нечего было делать. Вся его работа — раз в неделю выкидывать материал на ее радиостанцию (уже почти их домашнюю). Отклонения от графика так же ненаказуемы.
И вдруг раздался звонок, от которого у него похолодели руки: Даша спрасила его, не будет ли у него времени взглянуть на компьютер ее подруги, в котором что-то там сломалось?…
Они скользили по мостовой от метро Академическая, он держал ее под руку. И вдруг ему пришло в голову, что они идут их первые шаги вместе, и он теперь точно знает, на какую развилку свернет и с кем.
Мир вдруг стал ярок и звонок, будто в окно вставили цветные стекла, и Захар стоял в столбе цветного света, словно почувствовавший истину, когда женщина, может быть, на пять минут, становится богом…
Починить компьютер ему не удалось, да он и не мастер. Зато на кухне они долго говорили с Дашей и подругой о якобы невозможности для компьютера заменить реальный мир (столь довлеющий). Захар не стал спорить, ссылаться на личный многолетний опыт общения с этой напастью, когда, выходя на улицу, хочется найти кнопку, чтобы вызвать на экран запаздывающий троллейбус. Сказал другое: для философа или психоделического путешественника мир — иллюзия, сновидение, покрывало майи. Так во сне или выйдя из сна — реальный мир бледен и случаен по сравнению с величественным и ярким миром сна. И где правда? И после этого утверждать, что компьютерный мир — иллюзия? Но иллюзия вообще все, и не надо больших усилий, чтобы это понять.
— Не знаю, — сказала Даша, — я вообще не люблю игр, ни компьютерных, никаких. Я даже в шахматы играю не как все.
Она стала рассказывать, как играет в шахматы. Ее прежний муж всегда поражался, что все ее усилия на шахматной доске сводились к созданию непреодолимой защиты. Расставит фигуры и сидит в них, словно в крепости, не делая шага вперед.
— Я думаю, это очень верно говорит о тебе, как о личности, — сообщил Захар. — Ты сама по жизни — обороняющаяся крепость, боящаяся всякого вторжения.
— Ты думаешь? Может, ты прав, я никогда об этом не думала.
Умная подруга теперь ушла, оставив их вдвоем — поговорить об его эссе, которое он дал ей прочесть. Но у него вдруг пропало желание вести разговор об анжамбеманах. Даша была очень умна, но не специалист, и ему не хотелось тратить драгоценное время на полупрофессиональную трепотню. Зачем говорить о неглавном, когда можно поговорить о насущном?
Но как трудно о нем говорить, и с чего начать?
Он вдруг потерял всякий задор, и она, знаменитый собеседник, отдающийся беседе, как спорту, тоже молчала. Не надо говорить о главном, оно может выпрыгнуть исподволь. Но сколько они ни говорили, оно не выпрыгивало. Напротив, они нарочно начали спорить и перечить друг другу, чтобы у беседы было напряжение, силком взнуздывая себя на мысли, — о совершенных пустяках, и он предложил эту тему тоже закрыть. Их гордость, их агрессивная самость была еще не способна покориться неопределенным влечениям. После этого ему ничего не осталось, как одеться и спокойно уехать, со всей очевидностью показав себе и подруге, что они просто друзья, и никаких планов друг на друга у них нет.
