Они спускались по мариендорфской набережной, бесконечной с виду улице, ровной, словно проложенной по линейке. Манхардт сжимал руль, как ребенок, ищущий опоры на страшных аттракционах. Он был устал и напряжен, и псякая мелочь раздражала его. Фары встречных машин вызывали в его распаленном мозгу взрывы красок. Надо бы наглушить мотор, послать все к черту и спать, спать, спать… Или читать «Любимые, суженые». С книгой у него дела не продвигались: именно любовь и судьба не давали покоя. Миновали ипподром в Мариендорфе.

— Я был тут в воскресенье, — заметил Кох. — Проиграл двадцать марок; может, хоть в любви везет, Скачками не интересуешься?

— Нет.

— Жаль, что в Берлине только бега…

— Да уж…

Но Кох не отставал.

— Меня всегда ужасно забавляет чтение программок: у лошадей такие клички, я тебе скажу! Кокетка, Дочь Евы, Толстушка, Крошечка, Комар… А одной лошади дали имя Урна… Урна, представляешь? Здорово! — Он помолчал и начал снова: — Вот и Бирнхорнштрассе, нам нужен светлый дом напротив… Здесь, стой!

— Ну да! — Манхардт притормозил и подал машину к тротуару, зацепив его правым передним колесом.

Они вышли и побрели к трехэтажной новостройке.

— Прекрасный вечер, — не унимался Кох. — Брать по марке с каждой парочки, что сейчас ловит кайф, мог бы взять месяц отпуска за свой счет. На Таити.

Хотя время шло к одиннадцати, температура все еще не снизилась до приемлемых восемнадцати градусов и они нещадно потели. Манхардт подумал о Лили, которая ждет его дома на террасе. Да, ей не позавидуешь. Заметит ли она, что у него совесть нечиста?

В квартире слева были распахнуты двери на балкон, из них неслась музыка и громкие голоса. Они остановились, чтобы немного сориентироваться.

— У Айлерса неплохо разгулялись, — заметил Кох. — Ну, тридцать лет бывает только раз…

Взобравшись на несколько оставшихся бетонных блоков, они заглянули внутрь. Человек десять сидели пестрой кучкой у длинного стола. На нем стояли бокалы, бутылки с вином, блюда с соленым печеньем, арахисом и солеными орешками. У мужчин рукава были завернуты, воротники расстегнуты и галстуки распущены. Женщины, большей частью молодые и такие эффектные, что у Коха дыхание сперло, сражались за батарейный вентилятор. Шустрый молодой мужчина, вероятно сам Айлерс, непрерывно щелкал фотоаппаратом с электронной вспышкой. Потом встала пожилая дама, похоже, его мать, и начала что-то читать по листку бумаги, наверное, поздравление в стихах.

— Видите Фойерхана? — спросил Кох. — Я — нет. Манхардт привстал на цыпочки.

— Я тоже.

— Но не мог же он что-то пронюхать…

— Нет, вряд ли.

Теперь все выпили за здоровье Айлерса и хором запели: «Будь здоров! Будь здоров! Будь здоров!» Тут сразу появился Фойерхан.

— Видно, отлучился отлить, — заметил Кох.

Все как по команде опорожнили бокалы с коньяком и настроение стало еще непринужденнее. Айлерс все пытался отодвинуть стол к стене и освободить место для танцев, но Фойерхан тем временем пустил на проигрывателе что-то народное. Все обхватили друг друга за плечи и принялись раскачиваться в такт.

Ясно слышался голос Фойерхана. Именно он выбрал столь скабрезную песенку. Смех, визг, писк…

Манхардт уставился на пеструю картину, словно взятую со сцены маленького театра. Веселые самоуверенные люди; умилительная сценка, вакханалия по-мещански. А он должен ворваться в эту квартиру, этот маленький мир и ни с того ни с сего вызвать у людей страх и разочарование. Если Фойерхана заберут с собой, остальные сразу станут чувствовать себя как на поминках. Ему показалось это столь жестоким, словно выстрел из картечницы по утке и ее пушистым малышам.

— Идем? — спросил Кох. — Пока корни здесь не пустили. Манхардт кивнул. Что еще ему оставалось? Бывает и хуже.

Мог бы стать военным. А так хоть убивать не приходится. Внутри как раз завели песню о прекрасном Вестервальде.

— Где поют, там не убивают, — ухмыльнулся Кох. — Злые люди петь не станут.

— Пошли уже!

У дверей они в свете пыльной лампы изучили таблички у звонков. Наконец нашли фамилию Айлерса. Когда Манхардт нажал кнопку, гул внутри стих, потом раздались возгласы с догадками. Женский голос завопил:

— Почтальон! Телеграмма от Хайнемана[8] — ты получил Федеральный крест за заслуги!

Фойерхан воскликнул:

— Наверняка любовница! Хочет наконец получить от тебя алименты. Вот-вот, двадцать минут удовольствия, а потом всю жизнь расплачиваешься.

Айлерс застонал:

— Глупости, это соседи. Минутку! Пожилая дама воскликнула:

— Сделай из них котлету!

Потом загудел замок, и Кох толкнул дверь. Айлерс ждал их на лестнице.

— Добрый вечер, — приветствовал его Манхардт. — Простите, мы хотели бы поговорить с герром Фойерханом. Криминальная полиция.

Айлерс несколько секунд непонимающе взирал на него, явно сочтя все шуткой. Но повнимательнее посмотрев в лицо Манхардта и увидев значок, извлеченный Кохом, сразу все понял и молниеносно протрезвел. Повернувшись, он крикнул в квартиру:

— Гюнтер, поди сюда!

Когда Фойерхан пятью ступенями ниже себя увидел обоих сотрудников, он ни на миг не потерял самообладания. Допил бокал на высокой ножке, потом решительным движением поставил его на тумбочку в прихожей. Пальцы его даже не дрогнули. Но Манхардту показалось, что в последний миг он подавил желание крепко выругаться и хрястнуть бокал об пол.

— Мы должны попросить вас следовать с нами в управление, — произнес Манхардт сухо и монотонно, как диктор новостей.

— Я арестован?

— Пока только задержан.

— Господи, что происходит? — воскликнул Айлерс, и остальные гости ринулись из гостиной в прихожую.

— Ничего, — отмахнулся Фойерхан. — Подайте мне пиджак… Спасибо. — Он оделся и поправил галстук. Потом минуты две перевязывал узел.

Манхардт ему не мешал. Никто не произнес ни слова, все только с любопытством смотрели на него.

— Явная ошибка! — рассмеялся Фойерхан и стал причесываться. — Скоро я вернусь. Пока!

— Что, собственно, случилось, о чем речь? — спросил его Айлерс.

— Понятия не имею.

— Еще раз приношу вам извинения, герр Айлерс, — повторил Манхардт. — Мне очень жаль, но иначе нельзя. До свидания!

Они вышли на улицу, Фойерхана зажали между собой. Он кивнул приятелям на балконе. Манхардту стало не по себе, и он втолкнул его в машину. Сам сел к Фойерхану на заднее сиденье, Кох разместился впереди.

— Как вы меня нашли? — спросил Фойерхан.

— Ваша мать сказала, куда вы собирались.

Кох развернул машину и поехал на север, в сторону Темпельхофа и Шонеберга.

Фойерхан закурил. Он явно наслаждался своей ролью и чувствовал себя героем дня. Держался спокойно и даже надменно, словно не замечая своих сопровождающих. Нет, он конечно понимал, что Манхардта его поведение раздражает, но как будто ему было это безразлично.

Манхардт действительно не понимал причин такого поведения.

— Вы даже не спросили, Почему мы вас задержали, — не выдержал он.

— Нет, — равнодушно отмахнулся Фойерхан. — Если хотите мне это сообщить, пожалуйста.

— У нас есть признание фрау Томашевской!

— И еще у вас буйная фантазия!

— Но она…

— Ей не в чем сознаваться!

— Мы знаем все, в моих рассуждениях нет пробелов ни в едином звене.

— Очень сомневаюсь. Могу я с ней поговорить, или наша встреча для вас слишком обременительна?

Звучало это так язвительно, что Манхардт сурово выдал ему правду, глядя прямо в глаза:

— Она в больнице Вильмсдорфа, в морге. Ужасно изуродована.