— Томашевский опускается все ниже, — вслух сказал он с каким-то странным удовлетворением. — Томашёвскому приходит конец!

Голос звучал хрипловато. И вообще, разве это его голос? Все казалось каким-то нереальным.

Боже мой, почему я всегда хватаюсь за такие невозможные вещи!

Нет, план был хорош. Даже исключителен. Наконец-то он нашел силы действовать. Был мужественен и тверд; не отступал и не сдавался — нет, он решил сражаться. И вдруг почувствовал себя большим и сильным, бесконечно превосходящим слабаков и подхалимов.

Он знал, что приближается к Бакнагерштрассе, совершенно машинально притормозил и свернул направо. В конце улицы замаячила высокая насыпь, по которой ходили поезда, а перед ней — приземистое здание Бранденбургского земельного банка.

Оставалось сто метров…

Еще можно вернуться.

Он снял ногу с педали газа. Если бы только знать, куда это все заведет… Станет ли это его спасением или погубит? Одно было ясно: если в пятницу он не добудет сто тысяч, ему конец.

Банкротство, публичная распродажа имущества… короче, конец!

До самой смерти придется гнуть спину, чтобы расплатиться с долгами. Он стал бы нищим, который уже ничего себе позволить не сможет. Конец походам по барам, поездкам в Танганьику или на Цейлон, женщинам, которых нужно завоевывать норковыми шубками, конец воскресеньям на поле для гольфа… И нечего мечтать ни о какой вилле, никаких костюмов из Лондона, а когда возникнут проблемы с желудком, нечего и рассчитывать обратиться к какому-нибудь светилу! Только к жалкому лекаришке через страховую кассу… Нет, это уже не жизнь!

Дети играли в садах, в струях поливальных машин сверкала радуга, улыбающийся почтальон вручал дряхлой старушке заказное письмо, два старика делились друг другу на ухо воспоминаниями о Кенигсберге… Его затея не вписывалась в этот безгрешный мир. Он вдруг испугался, что навредит всем этим людям.

Но в конце концов он сделал все, что мог, чтобы честно добыть эти деньги. Но ни одна сволочь не одолжила ни гроша.

«Очень жаль, герр Томашевский, но мы ничем не можем вам помочь. Объем продаж у вас из месяца в месяц падает. Вы не можете предоставить достаточных гарантий. И к тому же ваши бухгалтерские документы… Вы закупаете товар слишком дорого, держите сверхнормативные запасы, да и ваши личные расходы слишком высоки…»

Возможно, он и продержался бы, не обанкроться один из главных должников. И не его вина, что все так вышло.

То, что он задумал, было просто безумием, настоящим безумием. И тем не менее — единственным выходом. Ну и что, если он облегчит банк на сто тысяч марок? Банковским служащим только пойдут на пользу три минуты смертельного страха — слишком часто они ему отказывали. Он ненавидел этих холодных отвратительных типов и их бездушную вежливость.

Ему повезло: перед самым банком нашлось свободное место для машины. Ни минуты не колеблясь, он тут же свернул к тротуару. Скользнул взглядом по Хайнсештрассе и обратно. Наверху как раз остановился поезд и через турникет прошла кучка женщин, которые тут же исчезли из виду. Полуденная жара заставила людей носа не высовывать на улицу. В супермаркете напротив еще толпились покупатели, но его это не волновало. Парень из турбюро как раз собирался на обед. Внутри банка он разглядел двух мужчин. Один был довольно стройным и милым стариканом, второй выглядел гораздо моложе и серьезнее.

В этот миг Томашевский почувствовал, что решился окончательно. Жребий брошен… Он хотел это сделать. Иначе зачем все приготовления, «беретта», угнанная машина? Спокойствие улиц раздражало; его нужно было нарушить.

Томашевский достал из кармана чулок и приготовил его. Он потел всем телом и отчетливо ощущал, как пот стекает по спине. В нос бил кислый запах. Запах собственного тела был ему отвратителен. Руки, в которых он держал черную сумку, тряслись. Поместятся ли в ней все деньги?

Он уже собрался было решительно двинуться вперед, когда мужчина в белом плаще отворил окованные бронзой двери и исчез внутри банка. Похоже, владелец магазина радиотоваров, что в конце улицы. Для Томашевского это означало новую отсрочку. Хотя страх его с каждой секундой все нарастал, он уже и не думал отступать.

Вспомнил о своем первом полете. Тогда ему было восемнадцать или даже семнадцать лет. И ему хотелось кричать от страха, пока машина выруливала на старт. Но отступать было нельзя: ведь он уже вошел в самолет и за ним закрыли двери. И теперь от него совершенно ничего не зависело.

Томашевский чувствовал, как сердце его бьется все быстрее и беспорядочнее, и левую его руку пронзила тупая боль. В правом ухе звенело. Проклятое давление! Вместо джина нужно было принять успокаивающую таблетку.

Тип в белом плаще торчал в банке уже три минуты. Пошевеливайся, идиот! Господи, лишь бы все поскорее кончилось! Что же будет через десять минут? За ним будут гнаться по всему городу? Или он сразу врежется в какое-нибудь дерево?

Будь тут Сузанна… Помешала бы она сделать то, что он задумал? Вряд ли. Сузанна, Сузи. Черт бы ее побрал, мерзавку! Не брось она его, не сидел бы он тут, жил бы совсем иначе и его фирма не пришла бы в такой упадок… Может быть, он все делал только ради нее. Если он лишится фирмы, Сузанна будет торжествовать и с полным основанием заявит, что он неудачник. Нет, такого удовольствия он ей не доставит!

Тут банк покинул последний клиент. Массивные двери еще несколько мгновений качались взад-вперед. Человек в плаще довольно быстро удалялся по улице.

Нигде никого. Исключительно удобный случай. Ожидание закончилось — теперь вперед!

Томашевский натянул чулок на голову, левой рукой подхватил сумку, открыл дверь и выскочил из машины. На бегу он выхватил из свертка «беретту». Все движения казались ему такими привычными, словно он их совершал уже сотни раз. «Как профессиональный гангстер», — подумал он, наполняясь гордостью. Но тут же задрожали колени и он задохнулся — у него почти не было сил. Пройти эти четыре-пять метров казалось совершенно непосильной задачей. Сколько глаз наблюдали за ним, сколько человек уже бросились к телефону, чтобы набрать номер 110?[1] Он казался себе зайцем, скачущим через поляну, вокруг которой стоят десятки охотников. Улица крутилась у него перед глазами; казалось, он падает внутрь Земли…

Наконец он оказался у дверей. Распахнул их правой ногой и помчался дальше. Вот и кассовый зал.

Внутри было прохладно, тихо и уютно, и он казался себе безнадежно затерянным и бессильным. Как ему не хотелось, чтобы это оказалось неправдой!

Боже, этого просто не может быть! Это мне только снится. Господи, пусть все это окажется сном!

Что происходит? Он утратил всякое ощущение времени и пространства. Мечтал, что сейчас войдет мама и все объяснит. «У моего сына нервы не в порядке, это ничего не значит, я сейчас вам принесу справку!»

Все оказалось ошибкой. Он этого вовсе не хотел. Лучше уж банкротство и потеря фирмы, чем такое…

В этот миг его заметил кассир за перегородкой. Это был тот самый милый старичок за шестьдесят, с растущей лысиной и восковым лицом. Он собирал марки с репродукциями произведений искусства и как раз высчитывал, сколько денег останется в этом месяце на его хобби.

Старик вскрикнул. Это был слабый жалобный писк, как мяукание кошки.

— Тихо! — взревел Томашевский и подскочил к окну. Он действовал вопреки своей воле, воспитанию и всей натуре. Его поступки ему самому казались чужими, ненормальными. — Заткнись и гони деньги! — Говорил он, как в детстве, когда играли в разбойников.

Да, вот именно, все это было лишь игрой. Игрой, в которой он вообще не участвовал. Вместо него был только робот, и всем, что он делал, управлял встроенный компьютер. Настоящий Томашевский сидел снаружи в машине и смотрел на все это.

Кассир повиновался и стал складывать пачки банкнот в приготовленную сумку. При этом он старался не смотреть на Томашевского. Пальцы у него дрожали. Изо рта старика дурно пахло, и Томашевский невольно подался назад. Все шло блестяще. Сумка уже наполнялась…