Томашевский медленно кивнул. Тыканье его болезненно задело; он почувствовал, как давит на глазные яблоки, как всегда, когда он был растерян и обижен. Едва сдержался, чтобы не ответить: «Я больше не могу!» — и расплакаться. Вспомнил сцену из «Войны и мира»: разгромленная наполеоновская армия, застигнутая морозами, отступает на запад. И один за другим оборванные солдаты падают на снег в ожидании неминуемого конца, ибо смерть лучше, чем такие муки… Томашевский буквально чувствовал, как ему хочется кинуться в снег и ощутить краткий миг благословенного покоя.

— Сузанна знает? — спросил Фойерхан.

— Сузанна? — Томашевский хрипло рассмеялся. — Мы уже давно не живем вместе. Она переехала в Вильмерсдорф.

Ему понравилось, что Фойерхан любой ценой пытался поддерживать разговор, и вместе с тем расстроило упоминание Сузанны. Она была права: он слабак! Бездарный неудачник. Никогда так и не набрался сил взяться за что-то стоящее, всегда плыл по течению, надеясь, что все проблемы решатся сами.

— И что, по-твоему, будет дальше? — обвиняющим тоном спросил Фойерхан. Говорил, как начальник, выговаривающий подчиненному за небрежность. — Ты же не можешь меня тут держать до скончания века — в один прекрасный день все раскроется!

— А что мне делать? Отпустить тебя — значит сунуть голову в петлю. Ты тут же побежишь в ближайший полицейский участок и меня выдашь.

— Еще чего! Мне деньги нужны не меньше, чем тебе! Даже еще больше. У меня долгов больше, чем волос на голове. Больше тридцати тысяч — и с каждым месяцем все новые. Так что давай поделимся, и я даже не пикну. Ведь мы старые приятели!

Томашевский рассмеялся.

— На этот трюк я не куплюсь! Ты что, считаешь меня полным идиотом? Нет, милый мой! Когда все кончится, ты заявишь полиции, что сделал это все, только чтобы выбраться отсюда.

Фойерхан застонал.

— За тридцать тысяч я готов молчать о чем угодно.

Томашевский задумался. «Фойерхан говорит дело. Вполне правдоподобно, что у него такие долги — он всегда жил как вертопрах. С другой стороны, тогда он всю жизнь будет держать меня в руках и шантажировать до бесконечности…»

Так он и сказал.

— Это бессмыслица, — протестовал Фойерхан. — Ведь ты точно так же держал бы в руках меня!

Томашевский продолжал колебаться. Уже в школе Фойерхан пользовался репутацией великого хитреца. Он был большим приспособленцем и всегда присоединялся к тому, кто предлагал более выгодные условия.

— Раз ты меня уже подвел, — отрезал Томашевский, избегая смотреть Фойерхану в лицо. И не без причины. — Тогда, когда я на школьной экскурсии прилепил доктору Нойману на объектив кусок пленки.

— Ах, это! — Фойерхан проглотил слюну. — То было совсем другое дело. Нельзя и сравнивать. Тогда у меня просто так сорвалось… И все это сплетни!

Томашевский взвешивал плюсы и минусы предложения Фойерхана. Если его отпустить, тут же исчезнут все заботы. И деньги есть, чтобы заставить его молчать. Но если банковский клерк умрет, он неизбежно будет обречен на милость и немилость Фойерхана. Сомнения все крепли, и он поделился ими с пленником.

— Кассир не умрет! — убежденно заявил Фойерхан. — А если бы и да — я тебя поддержу. Да я сделаю для тебя все, что захочешь… Я…

Томашевский уже не слушал.

— Кроме того, не забывай о полиции. Следствие идет полным ходом. Неминуемо выяснится, кого похитили. И если ты вновь появишься на сцене, тебе допросят и узнают, где ты все это время был.

Фойерхану понадобилось несколько секунд, прежде чем он нашел контрдоводы и сам увидел, насколько они слабы.

— Могу сказать, что я все ночи шлялся по барам.

— Спросят про имена, время и свидетелей.

— Клаудия подтвердит, что я во время налета и потом всю ночь был у нее. Если пообещаю, что через две недели мы поженимся, сделает все, что угодно. А если я в полиции заявлю, что ни о каком ограблении не слышал…

— А если тебя опознает кассир?

— Это ошибка!

— Нет! — Томашевский снисходительно усмехнулся. — Я не хочу тебя убивать, Бог мне свидетель. Но если тебе не придет в голову ничего получше, придется.

Он вновь почувствовал себя на коне. Верил, что предоставил Фойерхану достойный шанс, и ему полегчало. Он был готов его немедленно отпустить, если тот придумает приличный вариант, если появится возможность уладить проблему гуманно, он рад будет ею воспользоваться.

— Ничего лучше тебе в голову не приходит? Иногда у тебя столько идей…

— Купи мне фальшивый паспорт, и я обещаю покинуть Германию.

— Не будь смешон! Мне нужны гарантии — надежные гарантии, что ты меня не выдашь.

Тогда Фойерхан попробовал зайти с другой стороны.

— Что тебе даст моя смерть? Что будешь делать с трупом? От него придется избавиться — а вдруг тело найдут? Тебя могут заметить, еще когда ты будешь его прятать!

— Я могу закопать его здесь, в погребе…

— А сможешь ты жить рядом с ним? На это у тебя не хватит нервов. Слабо!

— Это моя забота. — Чем слабее виделся выход, тем спокойнее и выдержаннее был Томашевский. Он сам не понимал этого. Не понимал самого себя. «Я не могу рассчитывать даже на свою трусость», — горько подумал он.

Фойерхан заходил по камере. Томашевскому казалось, что он видит, как лихорадочно работает его мозг. Пиджак он бросил на диван и расхаживал в одной рубашке. Но все еще не распустил галстук.

— Еще кое-что, — вновь начал Фойерхан. — Люди будут спрашивать, где ты взял столько денег.

— Эта проблема решена. — Томашевского бесило, что диалог их тянется так спокойно и обыденно. Вовсе не чувствовалось, что он победитель, хозяин положения, что в его руках жизнь и смерть пленника. Ах, как он ненавидел Фойерхана, который не собирался покоряться! Возможно, все пошло бы иначе, если бы тот просил пощады, молил и жаловался на судьбу. Почему же он такой гордый и неподатливый? Черт, ведь это не в ресторане спорить с заказчиком о поставке мебели для кабинета!

— И что ты скажешь? — спросил Фойерхан с недоверчивой ухмылкой.

— Я бы не связывался с этим, не одолжи мне дядя сорок тысяч марок, — гордо пояснил Томашевский. — Я подделал договор, и мои люди теперь думают, что он ссудил мне сто тридцать тысяч.

Казалось, Фойерхана это разочаровало.

— Ну да?

— Видишь, я не так глуп, как ты думаешь!

— Но если полиция установит, что меня взяли в заложники, — заметил Фойерхан, — она займется и моими знакомыми.

— Разумеется. Но мы не виделись больше десяти лет.

— Все равно тебя найдут. А потом и меня — в этом подвале.

— Но тебя не… Фойерхан не дал договорить:

— Ну а если меня тут не будет, против тебя не будет никаких улик.

— Ты прав, — признал Томашевский. — Но их не будет и, если я избавлюсь от трупа.

— Найдут следы крови!

— Ну да!

— Как ты меня застрелишь, чтобы кровь не…

— Перестань! — Томашевскому становилось все яснее, что если он хочет уцелеть, другого выхода не остается и Фойерхана придется пристрелить. Но это невозможно. Так нельзя! Это не должно случиться! Весь этот разговор — лишь кошмарный сон тревожной ночью… Телеспектакль… Достаточно нажать на кнопку, чтобы кошмар исчез.

Глубоко разочарованный, он подпер голову руками. При таком разговоре, когда речь идет о чрезвычайных вещах, человек вправе ожидать глубоких соображений или, по крайней мере, отточенного диалога; но все получалось поверхностно и обыденно. Это волнует даже меньше, чем удачная сделка, скажем, продажа двухсот встроенных шкафов жилищному кооперативу. Жизнь становилась все банальнее, даже в таких исключительных ситуациях, и огонь, который должен был его возродить, даже не вспыхнул.

И тут он вдруг услышал, как наверху кто-то пытается открыть входные двери.

Оба умолкли. Потом Фойерхан отреагировал первым.

— Помогите! — закричал он во всю мощь. — На помощь! Меня похитили! Я — Фойерхан! Помогите! Здесь Фойерхан… Ограбление банка… Меня похитили! Сюда, скорее!

«Стреляй! — в панике подумал Томашевский. — Ты должен выстрелить!» Вскочив, рванул из кармана «беретту», прицелился…