http://stra.teg.ru/lenta/energy/957/

Тепловая генерация: ограничение по газу [Электронный ресурс]. — Режим доступа:

http://www.raexpert.ru/researches/energy/teploenergetic/3/

Чайка Ф. «Газовая пауза» или «Вторая угольная волна»? / Ф.Чайка [Электронный ресурс]. — Режим доступа:

http://fin.izvestia.ru/cfin/tmpl-art/id_art-1091037

Шмаров А. Газовая пауза закончилась / А. Шмаров // Эксперт. — 2006. — № 48.

Энергетические газотурбинные установки и энергетические установки на базе газопоршневых и дизельных двухтопливных двигателей. Часть 1. Энергетические газотурбинные установки (Аналитический отчет) [Электронный ресурс]. — Режим доступа:

http: //www.rosteplo.ru/Tech_stat/stat_shablon.php?id=787

Достоевский тоже писал фантастику, если судить по формальным признакам. В 1876–1877 годах Федор Михайлович издавал журнал «Дневник писателя». Из скромной колонки редактора Достоевский сделал ежемесячник — он был не только издателем, но и единственным автором. «Записываю мои впечатления по поводу всего, что наиболее поражает меня в текущих событиях». Так сказать, эссе без конца и без края, и фантазировать можно, сколько душе угодно.

«Сон смешного человека» — апрельский выпуск «Дневника» за 1877 год — органическая часть этого потока и обозначен автором как «фантастический рассказ». «Сон» — вариации Достоевского на темы Достоевского. Конспект любимых мотивов. Смешной человек — потому только и смешон, что из общего ряда вышел. Живет в комнате «от хозяев», окно чердачное, клеенчатый диван, за стенкой пьют водку и в карты играют. Как помнится, у Разумихина был «клеенчатый турецкий диван», и у Раскольникова было нечто похожее… Несчастная, промокшая до нитки девочка на улице, ее умирающая мать. Бедные люди, одним словом… Терзания души смешного человека. Попытка самоубийства. И сон.

Почему сон? Ну как же, у нас традиция. У Владимира Одоевского в «Живом мертвеце» герой проснулся после смерти, а Достоевский еще к первому своему роману, к «Бедным людям», взял эпиграф из Одоевского и позже рассказ «Бобок» написал прямо по канве «Живого мертвеца». Корень тут не в заимствовании, а в пристрастии Достоевского к изображению снов. Тут Федор Михайлович, можно сказать, впереди словесности всей, он в «Преступлении и наказании» обронил и обоснование своего пристрастия: «В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенной выпуклостию, яркостью и черезвычайным сходством с действительностью». Каждый пишет, как он дышит, иначе не бывает.

Вот и снится чудный сон герою про идеальное общество на какой-то далекой планете. Золотой век. Земля до грехопадения. Эдем. Иллюстрации к Библии, хотя и своеобразные в высшей степени. «У них не было храмов, но у них было какое-то насущное, живое и беспрерывное единение с Целым вселенной; у них не было веры, зато было твердое знание, что когда восполнится их земная радость до пределов природы земной, тогда наступит для них, и для живущих и для умерших, еще большее расширение соприкосновения с Целым вселенной».

Да, конечно, как же иначе: единение с Целым, звездное небо, всемирная отзывчивость, проще говоря — счастье для всех даром. Простите великодушно, последнее — из Стругацких.

Одним словом, философия потеснила религию, и получился у Достоевского замечательный парадокс: история про запретный плод исчезла, а в грехопадении человечества оказалась виновной цивилизация. И не сыскать аргументов в защиту цивилизации, потому что она, родимая, есть результат познания мира, она, стало быть, тот самый питомник, где растут яблоньки разных и не всегда полезных сортов. А движут цивилизацию пассионарии или просто бесы, которые вечно под ребро толкают приличных людей. Все верно, и все тривиально. А картинки-то явились смешному человеку после того, как он во сне застрелился и могильный холод ощутил — опять получился сон после смерти, опять Достоевский повторил полюбившийся мотив. «Сон» написан в тот самый момент, когда братья Карамазовы и прочие персонажи уже толпились и шумели около кабинета писателя, а даль великого романа виднелась еще не совсем отчетливо. «Сон» — этюды к будущему полотну. Интересны они, по правде сказать, только специалистам.

Вот и вся фантастика, другой у Федора Михайловича не было. Он, конечно, был друг парадоксов, но не всех подряд. Технический прогресс он как бы и не замечал, хотя самое то было время, и вот именно тогда начиналась фантастика научно-техническая. Жюля Верна запойно читала вся Европа, и Россия в том числе. «Пять недель на воздушном шаре» — первый роман будущего классика — весьма оперативно перевели на русский, и скупой на похвалу Салтыков-Щедрин одобрительно писал о познавательной ценности этого сочинения. В 1877 году — в том самом, когда «Сон» напечатан, — у издателя Этцеля обедали Иван Тургенев и Жюль Верн. Иван Сергеевич просто рассыпался в комплиментах французскому коллеге и от себя, и от Льва Толстого… А Достоевский все о вечном, все о душе, а как про электричество, так ни полслова. И если считать, что Федор Михайлович писал фантастику, так это была фантастика страстей человеческих, сочинения, где реальность — самая затрапезная, а то и просто гнусная! — никакими силами не отделима от философии. Всякие передовые достижения — они, конечно, вносят в нашу грешную жизнь новые краски, но сути дела не меняют.

Все так, но мог же Федор Михайлович упомянуть в «Сне смешного человека» какой-нибудь таинственный аппарат, уносящий героя в звездные дали, — светлые умы уже создавали проекты самолетов. Работа светлых умов была полна страстей и риска, и разные фантастические сюжеты там разворачивались прямо в реальности. Жизнь писала фантастику non fiction, не задумываясь о требованиях к жанру. Федор Михайлович — если б случай такой выпал — мог бы прочесть в «Кронштадтском вестнике» от 12 января все того же 1877 года заметки полковника Богословского об одном примечательном событии.

«На днях нам довелось быть при опытах над летательным аппаратом, придуманным нашим моряком г. Можайским. Изобретатель весьма верно решил давно стоявший на очереди вопрос воздухоплавания. Аппарат при помощи своих двигательных снарядов не только летает, бегает по земле, но может и плавать…»

Полковник приписал событию излишнюю значимость. Первые строки его текста — обычная рекламная заставка. Ему довелось наблюдать модель, которая вопросы воздухоплавания, конечно, не решала, хотя и была, судя по всему, отменно хороша. Правда, двигалась она за счет пружины часового механизма — далеко не улетишь. Не первая, заметим, и не последняя модель такого рода. От прочих «модельеров» Александр Федорович Можайский отличался эрудицией и необыкновенным — фантастическим! — упорством. Он решал задачу, которая в тот момент решения не имела, потому что не было подходящего двигателя для летательного аппарата. И все это знали давным-давно.

В царстве двигателей паровая машина занимала в те времена верхнюю ступеньку пьедестала почета. Электрические, внутреннего сгорания и прочие «движки» она уверенно обходила по всем показателям, а вот для будущего самолета не слишком-то годилась. В 1852 году парижанин Анри Жиффар построил дирижабль как раз с паровой машиной. Масса машины с котлом — 160 кг, мощность — всего 3 лошадиных силы, и черный дым из трубы. Жиффар летал на этом «паровозе», но продолжения работ не было: изобретение не сулило экономических и иных выгод. Нужен был двигатель «несравненно легчайший в отношении доставляемой работы», как писал в 1856 году русский генерал К. И. Константинов. Николаус Отто — тоже друг парадоксов — получил патент на свой четырехтактный двигатель как раз в 1877 году — много знаков пришлось на этот год. Увы, это был еще не тот «двигатель Отто», что и по сей день ставят в автомобилях, потому что гениальный изобретатель в электротехнике был слаб и в патентной заявке не было даже электрического зажигания. Потому через тридцать лет после опытов Жиффара — в 1882 году — Можайский будет строить самолет с двумя паровыми машинами. Что, безусловно, классический, непревзойденный образец фантастики non fiction.