У Марии закапали, закапали слезы. Судья сказала:

— Ну хорошо, сядьте, успокойтесь.

Вопросы суда всколыхнули многие, долгие обиды, и теперь сидела Мария как раздвоенная: и не задалась жизнь с мужем, и жаль Гришу. И жалость эта бабья сильнее обиды.

Плохо слышала выступления общественного защитника, того, лысенького. А он деловито говорил, что на шофера Шабанова никаких сигналов не поступало. Наоборот, он на хорошем счету, неоднократно поощрялся материально и морально. Правда, однажды жена говорила, что будто бы… Но письменного заявления она не подала. С Шабановым проводилась воспитательная беседа, и в дальнейшем никаких жалоб не поступало. Что же касается поступка, совершенного в нетрезвом виде, то это, вероятно, результат того, что Шабанов длительное время находился на уборочной, таким образом, он оторвался от коллектива. И, конечно, коллектив возмущен антиобщественным поступком Шабанова, решительно осуждает его. Однако, принимая во внимание, что работник он хороший и никаких замечаний до сих пор…

Похоже было, что сейчас общественный защитник запросит Шабанова на поруки для перевоспитания в коллективе. Но он почему-то передумал. Просил только учесть…

— Вот увидите, отпустят, — прогнозировали плюшевые тетки. — Отпу-устят, им что!

Мария думала: как же теперь будет? Вот сейчас кончится суд, и они с Григорием пойдут вместе домой. Мимо гастронома. Наверное, захочет после двухнедельной отсидки выпить. Давать денег или не давать? И что потом будет? Может, пойдет все, как в первый год их семьи? Вот и адвокат говорит, что послужит тяжелым уроком. А это кто сейчас выступает? Прокурор. Витюш-ка уж, наверно, пришел из школы и на улицу убежал. Надел ли теплое пальто? Завтра с работы зайти бы в школу надо. Ах, на работе все будут расспрашивать, как неприятно.

Последнее слово обвиняемого… Звучит-то как, вроде уж больше никогда слова не вымолвит. Гриша говорит., Да что тут сказать? Виноват. Сегодня же Грише пуговицу пришью…

Все встали, суд удалился на совещание. Мария тоже вскочила и заторопилась к мужу, он жалко улыбался ей, опершись на деревянный коричневый барьер. Но милиционер не разрешил подходить. Гришу куда-то увели. Соседка Евдокия Михайловна шептала что-то постороннее, вроде про погоду…

— Встать, суд идет.

Протокол судья читала отчетливо, но шли слова поверх сознания Марии…

— «Народный суд Октябрьского района города Нижнеречинска, рассмотрев в судебном заседании…»

…Когда они пойдут мимо гастронома, наверное, Гриша не станет требовать бутылку. После такого тяжелого— ни за что. Господи, хоть бы теперь все наладилось!

— «…Руководствуясь статьями… суд приговорил: признать Шабанова виновным… в совершении преступления, предусмотренного статьей… и определить ему меру наказания… три года лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовой колонии строгого режима…»

Судья спрашивает, ясен ли приговор подсудимому. Марии не ясен. Ведь тут говорили…

— Три года, ишь ты! — без сочувствия, но несколько разочарованно говорили четыре тетки.

Три года? Грише дали три года?!

— Гриша!

Мария прикрывала рот ладошкой, но блестели смехом глаза, смеялись плечи, каштановая прядка красивых ее волос опустилась на лоб и тоже смеялась. Оторвавшись от цифр и дел, развеселилась вся бухгалтерия— это к ним зашел Кайманов из отдела снабжения.

— Михаил Яковлевич, разве так можно! — хохоча, машет на него пухлыми ручками старший бухгалтер Клара Иосифовна. — Вы же снижаете нам производительность труда!

— Неужели? Тогда ухожу, ухожу. Пришлю вам Ло-башкина из отдела организации труда, он вам поднимет производительность на прежний уровень.

И все опять засмеялись, потому что Лобашкин из ООТ был на редкость нудным и унылым человеком. А Михаил Яковлевич, держа веером подписанные документы и сохраняя на лице шаловливую мину всеобщего любимца, удалился.

— Ох этот Кайманов, такое всегда сморозит! — до-амеивалась Клара Иосифовна.

— А я знаю, что за магнит его к нам притягивает, — хитренько бросила счетовод Наталья Игнатьевна. — На Машеньку нашу все поглядывает.

— Ну и что тут удивительного? Машенька у нас красавица, вон вчера тот же Лобашкин минут пять стоял возле ее стола.

— При чем тут я? — отвела Мария с лица прядку, — Кайманов заходит оформлять документы.

— Да, но оформляю я, а глядит он на тебя, — подтрунивала Наталья.

Мария и сама знала, что Кайманов к ней неравнодушен. Он собой видный мужчина, холостой, характером легок и весел. Но заметив в себе эту тайную приятность, Мария сразу же решила держаться подальше от обходительного снабженца. Минувшей зимой на одном совещании Кайманов случайно сел рядом с ней и не очень шутил, даже грустным казался, а потом, в конце уже совещания, сказал осторожно, что, мол, после этакой скучищи неплохо бы погулять на свежем воздухе, и лучше бы с кем-нибудь вдвоем, а? Мария ответила, что отвыкла она гулять, да еще с кем-нибудь вдвоем. И так посерьезнела, и так отвела руку от его прикоснувшейся руки, что Кайманов примолк. Наверное, Наталья наблюдала за ними, потому что, когда шли вместе домой, спросила:

— Что он тебе все шептал?

— Представь себе, гулять приглашал на свежем воздухе.

— О! Ну и что же ты?

— Да с какой стати!

— Ну, человек он приятный, до сих пор холостяк, а у тебя сейчас мужа нету…

— Как нет? Конечно, два года, как он… там. Пишет, что должны отпустить куда-то на стройку. Он ведь хороший шофер и работящий. Только если выпьет…

— Если! В том и дело, что «если». Догадывались мы, как тебе живется. От такого супруга и погулять не грех…

— Перестань, Наташа. У меня семья, сын, самой уж за тридцать.

— Ну, гляди. В том-то и дело, что нам за тридцать. Медлить-то и некогда, успевать надо, пока вовсе не сморщились.

— Ты, кажется, и так успеваешь.

— Что ж, у меня ни мужа, ни детей, сама себе хозяйка. Ты вот теряешь золотые годы, а что толку? Кто Тебя оценит?

— Сама себя ценю, не размениваюсь.

— Ну цени, — Наталья помолчала и добавила: — А знаешь, все-таки ты молодец, Машенька. Честное слово, молодец!

Обняла и поцеловала в щеку.

Бухгалтерия снова настроилась на деловой лад, и Мария углубилась в работу, забыв о Кайманове и обо всем.

Но после работы Михаил Яковлевич напомнил о себе. Он столкнулся с Марией у выхода из управления, опять-таки как бы случайно. С улыбкой приподнял велюровую шляпу, открыл дверь: «Дорогу женщине!» И по пути к трамвайной остановке сказал:

— Мария Николаевна, мне подвернулись два билета в театр на завтра, «Летучая мышь», областная оперетта на гастролях. Билеты остродефицитные, не отказываться же было, верно? Прошу вас, пойдемте.

— Скажите, почему вам вздумалось приглашать именно меня? — строго и холодно спросила Мария. Он немедленно перестроился с просительного на шутливый тон:

— Я ведь состою в культкомиссии, поэтому рост культурного уровня сотрудников — и сотрудниц! — моя святая общественная обязанность. В данном случае персональная забота, так сказать. Надеюсь, не отказываетесь?

— Отказываюсь. Зачем вам это, Михаил Яковлевич?

— Мне казалось, что вы давно не были в театре.

Тут Мария заметила Наталью, спешащую к трамваю.

— Мне кажется, что Наталья Игнатьевна тоже давно не была в театре, — усмехнулась Мария. — Вот ее пригласили бы.

— Но почему, Маша?! — тихо спросил Михаил Яковлевич.

— Ах вот как, уже — «Маша»! Я недавно видела «Летучую мышь» по телевизору, а Наталья Игнатьевна телевизор не любит. Проявите к ней… Впрочем, я что-то не помню, чтобы вас выбирали в культкомиссию. До свиданья, Михаил Яковлевич.

— Что ж, мне бесконечно жаль моих несбывшихся мечтаний, — он снова перешел на легкий тон. — Остается Только принять к сведению ваши рекомендации.

В трамвае, сдавленная со всех сторон, уткнувшись в чью-то драповую спину, она улыбнулась. Есть у него подход к женщине, у Кайманова. Как он это сказал: «Почему, Маша?!» Значит, есть в ней что-то такое… Надо было идти с ним в театр? Нет, конечно! А то сначала театр, а потом… Но как забавно бы вышло: зайти завтра в отдел снабжения и — «Михаил Яковлевич, я ошиблась, по телевизору передавали «Марину», а потому согласна…» Что это я согласна? В театр, что же еще. Действительно, так давно не была в театре. С Гришей разве пойдешь. Он или в рейсе, или в выпивке, или в домино на дворе играет. В кино, и то не любитель. Сейчас, без Гриши, идти одной тоже ни то ни се. Но и не с Каймановым же! Завтра, что надо сделать завтра? Ну да, у Витюши в школе родительское собрание. Вот единственная и настоящая отрада — Витюша. Учится хорошо, вообще славный растет. Скоро, может быть, отпустят отца досрочно, отпускают ведь, если кто не злостный. Наверное, и в колонии он хорошо трудится. И в организации у них участвует, которая для порядка. Мария четыре раза ездила на свидания. Гриша выходил к ней стриженый, в колонийской одежде и кирзовых сапогах, улыбался виновато, был послушен всему и всем, и ей тоже. В разговоре никогда не касались они преступления, Мария считала, что Грише больно вспоминать тот злополучный ноябрьский день, приведший сюда… Рассказывала, что нового в городе, как живут они с Витей, а он ей про порядки в колонии, и заливала Марию жалость к мужу, глубокая бабья жалость, которая бывает так похожа на любовь.