– На размножение не похоже – размер одинаковый, поведение сходное. Может, один другого, м-м-м, позвал?

– Так сарай-то, это самое, закрыт!

– Сарай закрыт, да, – отец взъерошил встрепанные витькины кудряшки. – Ладно, посмотрим, как дальше пойдет. Ты их сегодня кормил?

– Нет еще. А че, надо было, это самое?

– Не знаю. Так, проводим эксперимент: этого, – он подхватил одного дырька, – сажаем сюда и кормим, а этого вон туда и на диету.

Результат эксперимента вышел неожиданным. Похоже, обоих дырьков ситуация вполне устраивала: на следующее утро в сарае их обнаружилось уже четверо. Витька взял новую общую тетрадь и старательно вывел на обложке:

"Дырьки. Работа для Ноби… (зачеркнуто) Нобелевской премии ученика 6-го класса Ломова Вити (зачеркнуто) Виктора"

Витькина мама начала запихивать в дырьков мусор из помойного ведра.

Витькин папа договорился о продаже страусов.

Через неделю дырьки уже плохо помещались в сарае. Витька втихаря подарил двоих Ленке и по одному – трем приятелям-одноклассникам. Есть дыросята не просили, но любые предметы, который в них отправляли, охотно всасывали. Молчаливые, пушистые, с глазами-пуговками и розовыми кожаными носами, они походили на слегка ожившие плюшевые игрушки.

Папа продал первую партию дырьков и отказался класть деньги в мамин Сельбанк, из-за чего родители поругались на целую неделю.

За эту неделю Игнат Фомич с Витькой сколотили еще один сарай для дыросят.

Ленка приволокла вывеску. На фанерине гуашью было крупно написано "ДЫРОФЕРМА", и всякие цветочки-бабочки пририсованы. Витька фыркнул – вывеска получилась глупая, девчоночья – но Ленка так симпатично краснела, что он снисходительно принял подарок. И даже приколотил вывеску на забор.

Словом, жизнь понеслась вскачь. После страусов, которых то корми, то пои, то на улицу убежали – лови их, дыросята радовали совершенной неприхотливостью. Вскоре папа с гордостью сообщил, что троих купили аж из Москвы.

Русичка смущенно намекнула, что на день учителя хотела бы дыросенка. А у Витьки в журнале стали изредка появляться четверки. Может, правда, не из-за дырьков, а потому что Ленка заставляла Муху-брык зубрить книжку "1000 школьных сочинений".

Физичка Марьванна как-то давай про дырьков распинаться, что дескать противоречат они законам физики. Потому как по закону если что-то где-то убавилось, в другом месте непременно прибавиться должно, а раз оно просто ф-фук! и пропало – то это не физика, а шарлатанство.

– Ну, Марьванна, – Витька говорит, – Это ж, небось, эта… ну как ее… нанотехнология, во!

И расплылся довольный, что мудреное слово вспомнил. А физичка ему бац – пару в журнал! И подпись: "за издевательство над законами физики".

Пришлось Витьке двадцать лишних задач на каникулах решать.

Биологиня учила Витьку, как дневник наблюдений за дыросятами вести. И проверяла каждую неделю. Обещала на каникулах свозить на настоящую биологическую конференцию. Про Нобелевку Витька ей не рассказывал, отберет еще, как классная у Ленки грамоту за русский язык отняла: пусть, мол, в классе повисит для истории.

А Витька для истории не хочет, а хочет для себя. Ну и для родителей немножко.

В областной газете две статьи напечатали. "Феномен популярности дырозверушек" и "Дыроводство: миф и правда". Первая была скучная, а вторая – сплошные враки, но все же Витька выловил ценную мысль.

"Дыроводство, – писал корреспондент, – может навсегда решить глобальную проблему мусора".

О как! Глобальную проблему, значит. А ведь и верно: мусор копится и копится, вон у нехаевской свалки три раза забор переносили. Скоро всю планету завалит, если не придумаем, куда деть. А вот куда – в дырька, в него сколько ни пихай, все пропадает. И плевать на законы физики, когда реальная польза есть!

Слава приближалась с каждым днем.

В начале октября Витька заметил, что у всех дырьков налился зеленым следующий "прыщ" – чуть справа от холки. Отец всполошился, снова начал экспериментировать, рассаживать дырьков по разным сараям и кормить разными предметами, но ничего не понял. Дыросята чувствовали себя прекрасно, засасывать не отказывались, а что у всех зеленый огонек переполз, так это, может, особенность физиологии. Может, растут они так.

Игнат Фомич осторожно выяснил через знакомых: выходило, что даже в Москве у дырьков второй зеленый прыщ загорелся. Чудеса.

Приезжало телевидение то ли из Нехаево (хотя, если подумать, откуда в Нехаево телевидение?), то ли из Неклюдова. Витьке славы не досталось, он в это время в школе был. Отец сказал, что обещали кассету с передачей прислать, да так и не прислали.

А потом Витька сунул в дыросёнка Муньку.

Это все Ленка придумала. Все она виновата. Как дядя Гога, пекарь, говорит: "От женшын – все зло, Витка!"

Жарко было, сонно. Сначала опять будущую премию обсуждали. Витька великодушно обещал Ленку с собой на сцену взять, когда награждать будут. Пусть постоит, чтоб все на нее в новом платье посмотрели.

Потом Витька мух сшибал и в дырька запихивал. А Ленка литературу за двоих писала, даже язык высунула, так старалась. А потом задумчиво так говорит:

– А если кого-нибудь живого туда сунуть – пропадет или нет?

– Как это?

– Н-ну… – Ленка оторвалась от тетрадки и глаза к потолку подняла. – Кошку, например. Или цыпленка. Муньку вон можно попробовать.

Мунька – ничейная была собака. Ее всей улицей кормили. Она махонькая, рыжеватая, одно ухо торчком, другое на глаз свешивается. Лапы кривые, хвост рогулькой и каждому виляет.

А сама – чуть больше варежки.

Чего Витьку дернуло?

– Щас, – говорит, – проверим.

Муньку домой зазвал, над дырьком поднял и руки разжал.

И заледенел.

Была Мунька, и нет Муньки. Чего ждал – сам, дурак, не знает. И Ленка за столом застыла, рот обеими ладошками зажала, только сипит, как проколотая шина.

– Витька… Витька…

А потом как разревется – взахлеб, с подвизгом, так, что слов не разобрать.

– Дурак! Сволочь! Муньку! Дурак! – и раз его по щеке, раз! И тетрадкой по литературе швырнула.

– Сама же говорила, – пролепетал вслед Витька, но она уже неслась по пыльной дороге, всхлипывая и распугивая соседских кур.

Ночью Витьке не спалось. Он крутился в кровати, то заматываясь в простыню, то остервенело распутываясь. Влажная подушка сбилась комом, в окно сонно бумкалась одинокая муха.

В самом деле дурак и сволочь. Экспериментатор фигов. Вспоминалась мунькина глупая мордашка, трогательно висящее ухо, мелко виляющий хвост. Вспоминалось, какое это ухо бархатистое на ощупь, и как она лапу подавала – когда просят и когда не просят.

Лучше бы он туда страусенка запихал, когда папа еще не всех увез.

Подумал и застыдился. А еще хотел мир спасать! А сам – то собачку, то страусенка… лучше б ты туда себя запихал, бестолочь.

Витька поднялся, долго пил воду, погромыхивая кружкой об ведро, потом накинул ветровку и потопал к дыросятам.

Пушистики дрыхли, посвистывая розовыми носами. Круги сливались с темнотой, отчего казалось, что в спинах у них самые настоящие дырки. Сквозные.

Витька присел на корточки, посопел, решаясь, потом зажмурился и резко сунул внутрь руку.

Рука разом прошла до локтя. Дальше Витька сам остановился.

Из пуза дырька, как и следовало ожидать, ничего не торчало: витькины пальцы шевелились в неведомом. Руку как будто покалывало чуток, а может, это просто казалось с легкого перепугу. Потом засасывать начало, осторожно так – не то, чтобы за пальцы дергало или там щупальце какое-нибудь вокруг кисти обвилось, тут бы Витька заорал, наверное. А просто вроде пылесоса на маленькой мощности.

Он осторожно продвинул руку дальше – до плеча. Никаких препятствий, только по-прежнему тихонько засасывает, будто на пробу.

Витька минут пять сидел, потом у него ноги затекли, ну он руку и вытащил. И ничего: в темноте никаких изменений. Может, мало держал? Или надо было целиком залезать? Так он целиком не поместится, как ни складывайся. Это Мунька вон пролезла…