Но я пишу Вам о том, о чем Вы уже слышали от меня сто раз и не могу сказать ничего занимательного для Вас. Но Вы принуждаете меня, повторяете приказания, передавать Вам самые мелочные наблюдения; я их стыжусь. Надеясь на наше дружество, я уверена, что Вы только сами прочтете эти безделицы и никому их не покажете. Ваша и пр.

Милая моя,

Для Вас, без сомнения, не удивительно, что я переменила имя [62]. Думаю, что Вы уже были уверены, тогда как я была в величайшей нерешимости; надеюсь, Вы будете благодарить меня за то, что пишу к вам тогда, как мне не остается почти нисколько времени от визитов. Мы представлялись ко двору [63] и теперь приготовляемся к отъезду в С. Петербург, куда мы отправляемся чрез десять дней. Г-н Г. и его супруга с нами неразлучны, от этого и наше путешествие будет не так скучно. Так как двор переезжает в это же время, то нам нельзя будет получать почтовых лошадей, и мы должны будем останавливаться в избах, как прежде описывала. Дней чрез 12, вероятно, прибудем в Петербург. Меня отрывают от письма гости — должно до переезда в Петербург проститься с Вами.

Милая моя,

Портрет моего друга [64], нарисованный Вами в воображении, весьма близок к подлиннику. Так как Вы уверены, что я занята теперь одною страстью, страстью нежной любви, то можно ли требовать от меня описания празднеств, по случаю прибытия Её Величества в Петербург. Короче, Вы имеете все любопытство нашей прабабушки Евы, но Вы избегаете всех его неприятностей; я, напротив, чувствую нечто подобное. Г-н Г. говорит мне, что он прежде рассказывал Вам много подобных церемоний, но должно Вам повиноваться.

Её Величество была встречена в двух милях от города всеми членами присутственных мест [65], сухопутными и морскими офицерами, иностранными купцами, членами Академии и иностранными Министрами. Она проходила пятью триумфальными воротами, нарочно построенными на этот случай [66], заехала в церковь [67] и, принесши благодарность Всевышнему, отправилась в карете с прежним великолепием ко дворцу [68]. Здесь при входе встречена была многими приветственными речами. Когда все это кончилось, пошли к обеду; за столом с императрицею сидели высшие сановники двора с своими женами и иностранные Министры также с женами; всех числом около 80. В других комнатах накрыты были столы для остальной части собрания, вечером был бал.

Теперь у меня есть время и случай описать Вам двор. Начну с Царицы: она почти моего росту, но несколько толще, с стройным станом, смуглым, веселым и приятным лицом, черными волосами и голубыми глазами. В телодвижениях показывает какую-то торжественность, которая Вас поразит при первом взгляде; когда Она говорит, на устах играет улыбка, которая чрезвычайно приятна. Она говорит много со всеми и с такою ласковостью, что кажется, будто Вы говорите с кем-то равным. Впрочем, она ни на одну минуту не теряет достоинства монархини. Кажется, что Она очень милостива и думаю, что её бы назвали приятною и тонкою женщиною, если бы она была частным лицом. Сестра императрицы, Герцогиня Мекленбургская, имеет нежное выражение лица, хорошее телосложение, волосы и глаза черные, но мала ростом, толста и не может назваться красавицею, нрава веселого и одарена сатирическим взглядом. Обе сестры говорят только по-русски и могут понимать по-немецки. Третья сестра императрицы скончалась в девицах незадолго до прибытия двора из Москвы [69]. Она была больна, когда я увидела её; была красавица. Дочь Герцогини Мекленбургской, усыновленная нынешнею императрицею, принцесса Анна, ещё дитя, не весьма красива и по природе застенчива, так что трудно сказать, что из неё будет. Наставница её — прекрасная женщина во всех отношениях. Великая Княжна Елизавета, дочь Петра 1-го, как Вы уже знаете, истинная красавица, с светло смуглыми волосами, большими, выразительными, голубыми глазами; прекрасные зубы и очаровательные уста, дополняют картину красоты. Может быть с годами сделается она толста, но теперь прелестна и танцует лучше всех женщин, сколько я их ни видала; говорит по-немецки, по-французски и по-итальянски, чрезвычайно веселого нрава и может говорить с каждым, как бы ни велико было общество, но строго соблюдает церемонии двора. Граф Бирон [70] и его супруга, первые любимцы Её Величества, к которым она так привязана, как будто бы все её могущество в них заключалось [71]. Он обер-камергер, красивый мужчина, но с каким то отталкивающим взглядом, впрочем это также мало служит знаком великого ума, как и в нашем бедном сире Томасе В. Впрочем, когда он начинает говорить, то становится ласковым. Графиня [72] — женщина низенького росту и весьма красива, но лице её испорчено оспою, зато шея самая прелестная. Герцогини Мекленбургская и Великая Княжна Елизавета имеют каждая свой двор и особенные дворцы, но у них не бывает больших собраний, поэтому они весьма часто бывают у императрицы. Когда они намерены быть при дворе, то прежде посылают доложить Государыне, может ли она их принять. В день рождения, утром они принимают поздравления у себя, а ввечеру — у императрицы. Принцесса Анна [73] живет с Государынею как её дочь. Большая зала во дворце весьма удобна для собраний, имеет круглый вид и весьма обширна. Государыня и Принцессы занимаются картами, гости могут также свободно составлять партии. Но, думаю, Вы уже желаете чтоб я вступила в какую-нибудь новую партию и сказала Вам "прости". Ваша и пр.

Милая моя,

Теперь я в состоянии отдать Вам отчет о себе самой собственноручно, хотя я теперь так бледна и тоща, что если бы Вы увидали меня, то едва ли бы узнали вашу старинную подругу; особенно когда г-н Г. недавно известил Вас, что я с некоторого времени сделалась чопорною. Этого нет совсем в моем характере, я до сих пор совершенное дитя! Я не имею обыкновения вдруг отворачиваться или с презрением улыбаться на небольшая шалости молодых людей, не пожимаю выразительно плечами, слушая рассказ о легкомыслии наших угодников — тогда я имела бы такой характер! Но время производит чудеса, обо мне рассуждают чрезвычайно оригинально: «она прекрасна, с умом; некоторые говорят, насмешница; но я не знаю о ней больше, кроме того, что она любит Н.» «О! свет истинно злостен!» «Тут не было ничего дурного; но молодежь должна быть осторожна, хотя xopoшиe люди говорят, что она женщина, как быть; я очень рад и говорю это не для того, чтобы сказать о ней что нибудь.»

Теперь я открыла все и боюсь, что Вам все вверила; если Вы мне измените, что мне делать? Надеюсь на Вашу скромность, но всегда держусь одного правила (Вы знаете, я всегда так думала), что женщине должно бояться насмешек своего пола. Мы, женщины, отличаемся непримиримою враждою друг к другу, и должно признаться, что другой пол обходится с нами гораздо человеколюбивее, нежели мы друг с другом. Если Вы хотите, чтоб я исполняла Ваши поручения с большею свободою, то прошу Вас не показывать письма ни одной женщине, иначе я совершенно лишусь покоя! Мне чрезвычайно хочется рассказать Вам, по какому случаю я заслужила название чопорной, хотя надобно признаться, об этом не должно бы было говорить, и если бы и не имела доверенности к Вашей дружбе, и не знала что Вы сохраните тайну, ни что бы не принудило меня рассказать Вам эту историю.