Я прошу Вас показать мне, в чем состоит острота в помещённых Вами стихах; я сделалась так глупа, что не знаю, что со мною делается, только может быть холодный здешний климат может меня извинить в недостатке понятливости. Ваша и пр.

Милая моя,

Вы можете подумать, что я сделалась похожею на Дон Кихота, и что при моем приближение самый обыкновенный случай обращается в чудесное приключение. Думаю, что Вы теперь также знакомы с моими Петербургскими друзьями как я сама; но Вы удивитесь, когда я скажу Вам, что старинный Ваш друг граф Д. явился здесь и сделался весьма внимателен ко мне. Последнее обстоятельство так странно, что я испугалась, не вздумал ли он в меня влюбиться. В самом деле, если любовь часто превращается в ненависть, почему же ненависть не может превратиться в любовь? Но недавно я открыла другую причину его странного поведения, и гораздо важнейшую, именно страх; недавно, когда я была дома одна, он явился ко мне и сказал: "Надеюсь, что Вы не будете упоминать о смешном приключении с г-жой Ф. и о матерчатых перчатках, потому что это все выдумка». Я отвечала, «что если это не верно, то нет причины опасаться последствий. Но как бы то ни было, Вы можете быть уверены, что я никогда не думала воспоминать об этом». Этот ничтожный человек вообразил, что я могу злобно разглашать и представлять в худом свете всякую безделицу, которая неизвестна всем. Я теперь думаю, что он или сам способен к таким низостям, или не обдумал хорошо, что делал.

Я удивилась, посмотревши назад, сколько строк я писала об этом пустом человеке, который не стоит и того, чтоб над ним смеяться. Я теперь опишу вам пример, как можно иногда проговориться — он находится в связи с предисловием.

Во время обеда у одного из наших друзей говорили о странных поступках Прусского короля и о его высоких гренадерах. Этот разговор не касался до меня, и я собственно не знала, о чем шла речь, я только и слышала слова: «высокие солдаты и Потсдам» (город, в котором они были расположены по квартирам). Когда явился Прусский министр, то этот разговор был прекращен. После того мы пошли смотреть на прекрасный ковер, купленный хозяином. На нем был изображен купидон исполинского росту. Когда все начали делать свои замечания, мне пришло в голову сказать, и я сказала: «Это Потсдамский Купидон» [120], я удивлялась, не зная чему приписать последовавший после того сильный смех, и едва угадала причину, увидев стоящего за собою бедного прусака.

Мы большею частью живем в своем загородном домике, и один день в неделю не выходим никуда. В это время мы ездим по окрестностям. На прошедшей неделе мы осматривали дом, который застроен Петром Первым и никогда не будет окончен [121], это весьма жалко; потому, что план его весьма обширен; местоположениe такое же как и в Петергофе, который я Вам уже описывала. Её Величество хочет здесь проложить канал, для проведения больших судов в город, куда они не могут входить по причине отмелей. Если бы это сбылось, то этот дворец был бы прекраснейшим в свете, потому что канал проведен будет чрез весьма обширные сады; из окон дворца мы увидели бы военные корабли первого ранга, плывущие на парусах мимо деревьев. Вы скажете, «это прекрасный прожект, но как привесть его в исполнение?» Почему же нет? В мирное время на эту работу могут быть употребляемы войска, и когда начнется работа, то можно на неё употреблять вдруг до 30000 человек, и это весьма легко, — впрочем, я не намерена дожидаться окончания этого канала, но хочу доставить себе удовольствие, уверить лично, что я есмь и пр.

Милая моя,

Вы весьма любопытны и так любите странности, что мне никогда бы не простили, если б я не описала Вам новой забавы, занимавшей двор нынешнею зимою. Это ледяная гора, построенная с верхнего дворцового этажа на двор. Она довольно широка, так что по ней может спуститься коляска, и имеет по обеим сторонам небольшие борды. Её устройство следующее: сначала сколочены были доски, которые поливали водою пока наконец вся отлогость не покрылась льдом значительной толщины. Придворные дамы и кавалеры садятся в санки, спускаются с верху горы и несутся вниз с быстротою птицы. Иногда санки случайно сталкиваются одни с другими, тогда катающиеся опрокидываются, и это всем, как можете представить, доставляет смех. Всякий, кто имеет вход ко двору, должен кататься — так они называют забаву и, к счастью, никто ещё не сломил себе шеи. Я была объята ужасом, когда мне должно было идти на это опасное увеселение, потому что боялась не только сломить себе шею, но и подвергнуться сраму, о котором нельзя подумать без содрогания — пришед к горе, я стояла несколько времени в надежде, что кто-нибудь сломит себе руку и тем остановит забаву, но наконец дошла очередь и до меня. Кто-то сказал: «Вы ещё ни однажды не скатились», вдруг все мои знакомые явились ко мне со своими услугами. Я едва не умерла, услышав такое предложениe, но Её Величество сказала, "что теперь она не может", и таким образом меня обошли [122]. Если б Вы вздумали прибыть сюда во время этой забавы, то и Вы должны бы были представить подобное извинение — или катиться.

Теперь о семейных делах. Можно подумать, что Вы мало наблюдали над людьми и не изучали их страсти (Вы это делали); иначе непонятно, каким образом Вы не могли склонить этих двух женщин к какой-нибудь уступке. Впрочем, я уже сказала Вам, что это было не возможно, потому что это причинит Вам столько беспокойства, что я не стала бы Вас просить. В самом деле, Ваша гордость пострадала очень много, и Вы досадуете, что при такой Вашей рассудительности Вы не могли примирить их. Того и должно было ожидать. Что причиною неуспеха? Вы предполагали в них рассудительность, тогда как её в них было не больше как в болтовне за карточным столиком или в собрании. Я думаю, (если их лучше понимаю нежели Вы) проложить к примирению другую дорогу. Так как они обе жалуются вам одна на другую, то соединитесь с каждою и браните ту, которой у Вас нет в доме. Я осмеливаюсь думать, они обе будут просить Вас о примирении. Этот план можно поручить г. В., но я думаю, он очень откровенен и презирает успех, приобретенный хитростью, и потому не будет следовать совету той, которая и пр.

Милая моя,

Вы умели наказать меня жестоко за план, который только и думала возложить на г. В., Вы пустились в описание характеров этих двух женщин, разобрали мой план и больше ничего не писали. В свой черед я накажу и Вас.

Герцог и герцогиня (граф и графиня Бирон, как Вы знаете) [123] ещё пользуются милостью Государыни; от их сурового или ласкового взгляда зависит бедствие или благополучие всех жителей Империи. Bсе повышения зависят от их благосклонности, его гнев причиняете гибель. Здесь нет никого, кто бы мог им противиться, напротив, все у них в руках. Герцог весьма горд, вспыльчив; когда рассержен, говорить с неумеренною запальчивостью. Если к кому он милостив, то весьма щедр на ласки и похвалу, но он непостоянен, переменяется без всякой причины, и часто так же преследует, как прежде любил. Поступая таким образом, он даже не может скрываться, но обнаруживает свою немилость самым убийственным образом. Он от природы осторожен, но кого любит, с тем обходится свободно; откровенен, но если видит, что откровенность неуместна или что не стоит труда рассказывать правду, то истины никогда не скажет. Он презирает русских и это показывает публично самим вельможам; я думаю, что это будет некогда причиною его паденья, хотя я сердечно уверена, что его верность к Её Величеству непоколебима, и он имеет в виду благо вверенной ему страны. Герцогиня высокомерна и угрюма, в её взгляде и приёмах видна суровость, и потому не может приобресть почтения, которое она силится внушить. Оно отдается ей только наружно; если признаться, то я, которая считаюсь её любимицей, и, как думаю, больше всех пользуюсь её благосклонностью, я не чувствую в ней в сердце своем того, что называется почтением, потому что приветствия, должные её сану, не составляют того, о чем я пишу, хотя вообще это понимают так, и она сама в этом случае обманывается. Так как она вдруг введена в высший круг общества, то остается до сих пор ещё не в своей сфере и думает, что для приобретения почтения должно быть гордою. Если бы она была частною женщиною, то она принадлежала бы к разряду тех женщин, коих доктор N. называет notables [124], и я предоставляю вам спросить его как бы он назвал такую женщину, из самого высшего круга. Она не вмешивается в государственные дела, но показывает, что она все время, остающееся от личной службы Её Величеству, употребляет на воспитание детей и на работу. Она редко бывает в обществах, не отличается особенным умом, однако ж и не глупа; любит наряды. Вы восклицаете! «Она женщина, что же тут удивительного?» Может быть, это верно, но я предоставляю это решить мужчинам. Таким образом, я исполнила Ваше желание, рассказав Вам о двух важных особах на севере, и надеюсь (к большему достоинству моего рассказа) — Вам не нужно об этом знать что-нибудь более от Вашей и пр.