Уехать домой Мидж уже не может. Ее отца хватил удар, мать ходит за ним и держит в доме жильцов. «Не обижайся, но мне легче думать, что ты умерла», — говорит она Мидж.

Как-то ночью, в разгар хмельной и жестокой ссоры, Патрик делает Грейс ребенка, встает и отправляется домой, к Мидж, которая в этот раз забыла принять таблетку, и ей тоже делает ребенка.

Женщины, по наблюдению Патрика, легче беременеют, когда они в слезах.

Грейс, проклиная все на свете, ложится делать аборт, но ее планы, по Хлоиному наущению, расстраивает Оливер.

Оливер стучится в дверь лечебницы. Дверь пальца на два приоткрывает хорошенькая сестра-ирландка с ледяным взглядом. Господин пришел по договоренности с врачом? Нет? Тогда ему сюда нельзя.

Но Оливер вламывается силой, и дежурные сестры, почуяв недоброе, выпроваживают Грейс из лечебницы. Посули она даже вложить в конверт с гонораром вдвое больше, с ней теперь уже все равно не стали бы связываться. Здесь верят в дурные приметы, и правильно делают, ибо промышляют смертью, а с нею шутки плохи. Беда, как известно, никогда не приходит одна.

Если вылет самолета задерживается, не летите этим самолетом. Когда есть опасение, что в самолет подложили адскую машину, то в полете откажут двигатели — и наоборот.

Грейс, кляня все на свете, донашивает дитя. Курит, пьет, принимает транквилизаторы и говорит Хлое, что, если родится монголоид или урод, это будет Хлоина вина. Не желает показаться врачу, не желает заблаговременно обеспечить себе место в родильном доме, а когда ей подходит срок рожать, отправляется по магазинам за покупками и в родильном отделении больницы святого Георгия встречает Патрика, который пришел навестить Мидж.

Патрик остается наблюдать, как Грейс рожает, и после сходится с нею вновь. Он восхищается силой ее характера. А Мидж все плачет.

Грейс дает новорожденному имя Стэноп, самое неблагозвучное, какое может придумать, и большей частью оставляет его на Хлою.

Мидж обращается в органы социального обеспечения с просьбой, чтобы ей назначили пособие, но получает отказ. Она будет вправе рассчитывать на помощь от государства лишь в том случае, если подаст на развод. Развестись с Патриком? Как можно? Патрик — ее муж. Отец ее детей. Она любит его. Пройдет время, и он непременно остепенится. Либо сам образумится, либо дадут себя знать годы, пресыщение. А может, и Грейс утратит к нему интерес.

Грейс считает, что любовь Мидж к Патрику не имеет к ней, Грейс, ни малейшего касательства. В глазах Грейс эпохи после Кристи подобная цельность натуры — не что иное, как нездоровая и пагубная блажь. Мидж должна развестись с Патриком, обязать его по суду, чтобы прилично обеспечил ее, и предоставить ему свободу действовать в соответствии с велениями его натуры. По какому праву, спрашивается, требует Мидж от Патрика верности, если он на верность не способен? Вот она, Грейс, ничего не требует. Каленым железом выжгла из своей души ревность и живет припеваючи. А что она травит Джералдин, так это потехи ради, а уж никак не от отчаяния. Говорит Грейс.

Тем не менее она посылает Кевину и Кестрел подарки. Как полагает Оливер, из чувства, что в чем-то все же обездолила детей. Хотя бы в такой малости, как отец.

На отцовство Оливер смотрит серьезно.

Хлоя чувствует себя в обществе Мидж и скованно, и неуютно. Больше всего ей хотелось бы схватить половую щетку, выдраить у Мидж полы, повесить на голые окна занавески, поставить детям ящик, куда складывать игрушки, раздобыть для Кестрел хорошего глазного врача, привинтить ручки к ящикам комода. Но ничего этого она не делает. Она не посмеет оскорбить Мидж, предлагая ей, по сути, развести беду столь упрощенным способом и закрывая глаза на истинные, глубинные ее причины. К тому же в душе она смиренно склоняет голову перед беззаветной преданностью Мидж своему жизненно важному и такому безнадежному делу.

— Смиренно! — фыркает Марджори. — Голову она склоняет. А у самой муженек тащит в дом дурную болезнь. — Хлоя не могла не сказать Грейс, поскольку Патрик развлекался с теми же красотками, что и Оливер, ну а Грейс, естественно, не могла не проболтаться Марджори. — Я лично наблюдаю в тебе такую же безрассудную преданность Оливеру, какую Мидж проявляет к Патрику. При том что Оливер даже не художник.

— Что ты сравниваешь, — говорит Хлоя. — Оливер ни словом, ни делом не станет отрицать, что я ему жена. А у Патрика что ни шаг — то отрицание Мидж.

В действительности она живет той же верой, что и Мидж. Придет день, обязательно придет, когда Оливер остепенится, осядет дома, признает ее превосходство над всеми соперницами, с какими ей изменял, и будут они вдвоем на закате жизни мирно коротать дни у телевизора. Откуда ей знать, что Оливеру — то ли из стремления умалить собственную вину, то ли в поисках нового повода для семейного тиранства, то ли просто из любви к острым ощущениям — придет в голову толкнуть свою заброшенную жену, этот свой живой укор, в объятия Патрика, как до него сделал с Грейс Кристи. Сейчас она знает только, что Мидж по какой-то неясной причине в нравственном отношении стоит выше ее. И что при всем желании невозможно приглашать Мидж на обеды, какие Хлоя должна в интересах Оливера устраивать для киношной публики (у каждого ванна, вделанная в пол, и мраморные колонны у входа), потому что Мидж будет сидеть среди них белой вороной. Да и где уж ей, Хлое, когда своих забот по горло, мотаться без конца в Актон, выслушивать, как Мидж плачется, и пытаться ее приободрить?

Марджори тоже: целый день на работе, а после работы дай бог оклематься до утра. Со своими-то делами не справиться, где уж тут помогать другим. Марджори — со всяческой деликатностью, понятно, — использует Мидж в качестве материала для документальной ленты о женщинах с несостоявшейся судьбой. Мидж, как считает Марджори, только портит Патрику антураж.

— Все меняется, — говорит она. — С этим надо мириться. Если тебе когда-то улыбнулось счастье, это вовсе не значит, что ты вправе рассчитывать на него сегодня. Мидж ни в коем случае нельзя было заводить детей. Эгоизм и безумие.

А тем временем Кевин и Кестрел тянут Мидж за подол, пристают, ревут, пачкают. С глазами Кестрел не оберешься хлопот. Воспаляются, слезятся.

Мидж задолжала за квартиру. Ей присылают уведомление, что ее будут выселять. Она идет к автомату, звонит Грейс и спрашивает Патрика, но Грейс не торопится его позвать, и к тому времени, как он подходит, у Мидж кончаются монеты и в трубке слышны только частые гудки.

Мидж нечего подарить Кестрел на второй в ее жизни день рождения, правда, по почте пришли три пакетика с подарками: от Хлои, Марджори и Грейс. Уже кое-что.

— Если со мной что-нибудь случится, — сказала как-то Мидж Хлое, — вы позаботитесь о детях?

— Конечно, — машинально отозвалась Хлоя и спохватилась. — Но о чем вы? Почему что-то должно случиться?

— Мало ли, попаду под машину, — ответила Мидж.

Накануне дня рождения Кестрел Мидж глотает разом все снотворные таблетки, какие ей за последние годы прописывали врачи, — она их копила. Наутро она не просыпается, и дети теребят и зовут ее безуспешно.

Марджори, по пути на натурные съемки, заезжает к Мидж, застает эту картину, вызывает «скорую помощь», вызывает по телефону Хлою и едет на работу. А что? Вроде бы все необходимое сделано.

Что толку попусту сидеть и охать, время не ждет.

Рано или поздно, заявляет Грейс, такой конец был неизбежен — раз Мидж копила снотворное, значит, ею владела идея самоубийства, не хватало только удобного повода свалить на кого-то вину, это ясно, и она, Грейс, решительно отказывается признать себя козлом отпущения. И вообще, хороша мать, если могла учинить такое над детьми! Самоубийство, заявляет Грейс, есть проявление враждебности, самоубийца — не только жертва, но и палач и заслуживает осуждения, а не жалости.

При всем том Грейс с этого момента теряет интерес к Патрику.

Кевина и Кестрел Хлоя забрала к себе. Патрик не возражал. Но после, когда Оливер завел речь о том, чтобы им с Хлоей официально усыновить детей, Патрик покачал головой. В таком случае, говорит Оливер, у которого как раз туговато с деньгами, что, впрочем, не мешает ему заказать Патрику за две тысячи фунтов Хлоин портрет, ты мог бы взять на себя часть расходов по их содержанию. Этот же вопрос — разумеется, из верноподданнических чувств к Оливеру, ради себя она бы в жизни не решилась — поднимает во время последнего сеанса Хлоя, задрапированная лишь полотенцем, причем до сих пор Патрик если и тронул ее пальцем, то разве что усаживая в нужную позу. Не лестно ли жене, когда муж так на нее тратится! Две тысячи фунтов за ее портрет! Отметим, что Оливеровы зятья только что публично отвалили по тысяче на озеленение горы Синай.