— Ты извини меня, — говорит Грейс, — не понимаю, что это на меня накатило. Стала вдруг сама не своя. Конечно, ты не виноват, что упала гостиница. Ну а погибших ты ведь знать не знал — с двумя встречался, да и то по делу.

Но это не производит впечатления. Кристи в бешенстве.

— Не распускай язык при посторонних, дрянь, — рычит он. — Ты что, хочешь, чтобы меня посадили за решетку? Этого ты добиваешься? Мне уже и так дорого стоит эта история — может, я и жене должен сунуть взятку? Чего ты хочешь — бриллиантов, норковую шубу?

Она съеживается. А ведь как хорошо все шло. Как украшает она собою его жизнь — и знает это, — такая счастливая, любящая, довольная ролью жены, такая длинноногая и стройная, с широко расставленными равнодушными глазами; хозяйство в доме налажено как часы; знает, каких гостей привадить, каким дать от ворот поворот; в детях души не чает; никогда не устает восхищаться изворотливостью и деловой хваткой мужа, его практичностью и умением наживать деньги, внимательно слушает, когда он делится с нею своими замыслами, помалкивает, когда он не в духе; не думает пилить его, если ему некогда вырваться с работы, уверенная, что его никуда не тянет с такой силой, как к себе домой (и не ошибается — вот чудо-то!). Не пытается воспитывать, не ноет и в то же время преподносит ему на каждом шагу тьму мелких женских прихотей и причуд, заново увлекая и пленяя его. Традиционную копченую селедку она терпеть не может, зато без ума от Веласкеса. Влажная палая листва наводит на нее уныние, которое мигом пропадает при виде котенка. Мужчина без галстука — не мужчина, в подтяжках — смешон, с поясом — обольстителен. И так далее.

И подумать, что он, Кристи, — единоличный обладатель этой искрящейся, необузданной женственности и волен наслаждаться ею, когда и как ему вздумается — хоть после обеда, при желании, беда только, что работа никак не отпускает.

У Кристи к этому времени за душой уже почти полмиллиона.

Своих детей Кристи находит странными. Мальчишка какой-то хлипкий, у девчонки постоянно течет из носа. Он с любопытством наблюдает, как они дурачатся. Он покупает им дорогие подарки. Как-никак, их любит Грейс, с ними, судя по всему, интересно заказчикам и просто знакомым. Со временем будет интересно и ему, полагает Кристи.

Но вот Грейс дает Кристи оплеуху на званом вечере — и все меняется. Он понимает, что на нее нельзя полагаться. Сейчас, больше чем когда-либо, он вправе рассчитывать на ее поддержку — разве нет? И что же? Грейс не только перешла на сторону его врагов, но и возглавила их.

В эту ночь Кристи ложится спать отдельно.

К завтраку Грейс выходит в жутком виде. Глаза у нее распухли, голова не причесана, лицо в красных пятнах. Кристи созерцает эту картину не без приятности. Неужели он имеет над женой такую власть? Когда Кристи обнимает Грейс в постели, она отзывается сдержанно; она редко теряет самообладание. Он думал, что ему это в ней нравится, но, пожалуй, припухлость и податливость — лучше.

— Прости меня, пожалуйста, — говорит Грейс. — Я слишком много выпила. Я вела себя безобразно.

— Да, — жестко говорит Кристи, — совершенно верно. Зрелище было не из приятных. Отвратительно, когда женщина напивается, в особенности на людях.

— А что рухнуло здание — разумеется, ты тут ни при чем, иначе быть не может. Все знают, что виновата бомба.

— С меня хватает, что приходится иметь дело с официальной комиссией по расследованию, — а тут еще жена учиняет свое.

— Пожалуйста, не уходи на работу таким сердитым на меня. Ну пожалуйста. — Грейс в панике. Впереди протянулся тоскливый долгий день, омраченный его гневом.

— Я не сержусь, — ледяным голосом говорит Кристи. — Забудем об этом.

— Просто, когда о мертвых не горюют, невольно поражаешься.

— Откуда ты знаешь, что у меня на душе?

— Потому что ты мой муж.

— А ты? Какая ты жена после этого? Ненадежная, вероломная. Жене полагается любить мужа и в радости, и в горе.

— Я и люблю, Кристи, правда люблю.

— Ой ли? Не уверен. Ты понимаешь, надеюсь, что доверять тебе мою бухгалтерию я больше не могу.

Она снова плачет. Прислуга, вошедшая с горячим кофейником, ошарашена. Кристи терпеливо выжидает, пока прислуга выйдет из комнаты.

— Я не верю твоим слезам, — говорит Кристи. — Они фальшивые. Ты плачешь не от раскаяния, а от жалости к себе. Обвиняешь меня, что мне не жаль погибших, но разве ты сама оплакивала родную мать? Нет. Ты была бессердечной дочерью, а теперь — бессердечная жена.

Грейс плачет еще горше. Кристи замечает, что зрелище ее усугубляющегося внешнего и внутреннего распада все более возбуждает его. Он подает ей знак, и она покорно следует за ним в спальню. Сегодня его объятия лишены той благоговейной почтительности, с какой его мужская похоть обычно преклоняет колена пред святыней ее женской благосклонности. Скажем больше, чем безутешнее ее рыдания, тем бесцеремоннее он с нею обходится. Наказывать ее, заключает он, так же приятно, как ублажать. Пожалуй, даже приятнее.

Справедливости ради упомянем, что Грейс переносит это карательное мероприятие превосходно.

И все же Кристи разочарован. Он-то мнил, будто добыл себе жар-птицу, существо, достойное поклонения и способное платить ему тем же. А обнаружил, что обладает чем-то вполне заурядным.

Расследование причин катастрофы с гостиницей не дает оснований ни оправдать Кристи, ни полностью возложить на него вину. К тем чертежам и документам, какие попадают в руки комиссии, не придерешься, они безупречны и по замыслу, и по исполнению. Видимо, члены комиссии просто невзлюбили Кристи — что ж, бывает, как это ни горько, — и оттого не рвутся его обелить. Кристи отзывается на создавшуюся ситуацию тем, что отводит в распорядке своего дня еще больше времени на общение с нужными людьми. Упаси бог хотя бы намеком показать, что ты не уверен в себе, он это понимает. И глядишь, легкое облачко уголовной ответственности, что собралось у него над головой, удастся представить ореолом сенсационного успеха. Первое дело в наши дни — быть в центре внимания.

— Любая шумиха — хорошая реклама, — как заявляет он Патрику Бейтсу, которого пригласил писать портрет Грейс в заповедных стенах ее дома. — Мне не важно, на кого она будет похожа, важно, что на холсте с ее портретом будет стоять ваша подпись. Ибо не цель несет в себе идею, а средство.

Грейс, в горячке, рада и счастлива вновь увидеться с Патриком. Сегодня утром она опять разругалась с Кристи. Их ссоры в эти дни носят односторонний характер. Он — холоден, сух, рассудочен. Она — слезлива, криклива, истерична. Он наблюдает за нею отчужденно и с любопытством, подливая тем самым масла в огонь ее горя и ярости.

Грейс сообщает Патрику, что ей претит близость с душегубом. Недаром, подчеркивает она, он носит имя, смутно созвучное слову «антихрист».

Грейс, конечно, рисуется, как это свойственно женам в присутствии любовника. Она вовсе не думает, что Кристи повинен в катастрофе. А вдруг все это ей померещилось — телефонные счета, взятки, ящики виски. Проверить-то невозможно. Кристи уже не приносит домой свою бухгалтерию.

И все же она убеждается, что не способна, при всем желании, изменить Кристи, как ни внушает ей Патрик, что искусство требует отзывчивости другой стороны, что это ничего не изменит, поскольку он, а не Кристи первым заявил на нее права.

Неужели? Эта подробность давным-давно стерлась из памяти Грейс, и лишь дальнейшим событиям суждено восстановить ее с предельной четкостью. Грейс в эту пору искренне верит, что пришла к Кристи чистой и непорочной.

Не умом отвергает она прелюбодея — напротив, умом она его только приветствует, она бы с великим удовольствием воспользовалась возможностью отплатить Кристи за то, что он с ней так бессердечно обращается. Нет, это тело ее, как выясняется, придерживается более строгих и целомудренных правил. Ему мило свое, привычное, и неприемлемо чужое.

Вздор, убеждает себя Грейс, нежась в объятьях Патрика, — вздор и еще раз вздор. Ведь этот ее Кристи, который, как любой нормальный человек, завтракает с нею по утрам и может в самый интимный момент звонить по телефону — возможно, не совсем как любой нормальный человек, но потому лишь (говорит он), что крайне стеснен во времени и не любит откладывать в долгий ящик то, что приходит ему на ум, — этот ее столь разный днем и ночью Кристи, отец ее детей, внешне такой положительный и неподкупный, по существу (как удается ей убедить себя, ощущая на губах теплое Патриково дыхание) злодей, дьявол, чудовище, преступно нерадивый строитель ненадежных домов, и изменить ему сам бог велел. Каких бы жертв ей это ни стоило.