— Спокойно, мадемуазель, — выдохнул седой, — мы, кажется, только что спасли Вас.

Вета лихорадочно пыталась выдернуть руку, но "ледяной" не отпускал. Он поднёс её пальцы к глазам и принялся отрывать пластырь. Ещё двое втиснулись в узкую прихожую, щёлкнув замком; один посадил на полку для обуви лохматого старика, второй, безуспешно тряс какого-то бесчувственного пьяного.

— Да что вам всем от меня надо?! — обозлилась Иветта, безуспешно силясь выскользнуть.

Вконец измучившись с пьяным и поняв, что толку от него пока не будет, лысый, опустил его на пол и глубоко вздохнул:

— Слушай, Иветта, может, пригласишь нас уже на кухню? Чаю предложишь? Пирогов? Или чем у тебя там так вкусно пахнет…

Девушка так удивилась, что на мгновение перестала вырываться.

— А иначе что?

— А иначе, — раздражённо отозвался толстогубый со сломанным носом, — я съем твою левую ногу, Олег — правую, а наш вечно голодный Бертран — всё остальное. Вишь, как вцепился…

— Слышал, людоед! — прошипела Вета, и седой от неожиданности выпустил её. — И пусть извинится! Нефиг в чужие мысли лезть!

Льдистые глаза Бертрана, казалось, раскалились добела. Гневный взгляд обжёг обоих спутников, требуя поддержки, но Олег устало вытер ладонью вспотевшую лысину и пристыдил:

— Мы пять дней не ели, командир. И симбионты тоже. Извинись, она не виновата, что этот придурок спёр конгрегатор.

— Извини, — скрипнул зубами кардинал. Желудок его предательски заурчал на весь коридор. — Нам нужна твоя еда и помощь.

— А что я получу взамен? — уперла девушка руки в боки.

— Жизнь!! — рявкнул Бертран. — Если она тебе ещё дорогА!

Вета хмыкнула, и "серые" расценили это, как приглашение. Мартин деловито прошёл на кухню, поддерживая старика, они заняли стулья у окна. Олег последовал за ними, волоча пьяного на себе. Он попросил скотч и, завернув руки за спину, обмотал толстым слоем их и лодыжки, усадив пленника на пол и оперев на стену; сам же занял единственный табурет. Бертран встал рядом с дверью, сердито сложив руки на груди.

— Если я вас накормлю, точно уйдёте? Раз и навсегда? — спросила Вета, расставляя фарфоровые чашки.

— Не обещаем, — пробасил Олег добродушно улыбаясь, — но в голову к тебе лезть точно больше не будем. Особенно если сама всё расскажешь.

— Отличная перспективка, — хмыкнула девушка, разливая чай.

Горячие ещё тосты исчезли в мгновение ока. Гости хватали их грязными руками и жадно заталкивали в голодные рты, мыча от удовольствия и не подозревая, насколько голодны. Даже Бертран не смог удержаться, отрывая от ломтя сочные куски. Первая чашка чаю сменяла вторую, третью, четвёртую и пятую, потом пришлось наполнять чайник заново и ставить на газ.

— Я ещё хочу! — капризно простонал старик, вылизывая пустую тарелку с крошками хлеба. — Вкуууууууусно!

Поддерживая хриплый возглас, мужчины с надеждой посмотрели на хозяйку. Вета вздохнула, достала из морозилки заначку на чёрный день — килограммовую упаковку пельменей, и водрузила на плиту кастрюльку с водой. Затем порезала целую булку, замочила её в оставшихся взбитых яйцах и абсолютно серьёзно предупредила, пригрозив шумовкой:

— Кто руки не вымоет, добавки не получит. Мне здесь микробы не нужны.

Олег, конечно, первым протиснулся к раковине и намылил тяжёлые руки. Вета заметила, что когда он улыбался, становился не таким уж и страшным — нос расплывался между щеками печёной картошкой, а лысина добродушно блестела под лампочкой. Старик тоскливо взмыкнул, когда Мартин подтолкнул его к крану с водой, но послушно потискал мыло и смыл пену. К тому времени, когда все расселись и Бертран вытирал ладони вафельным полотенцем, на сковороде дымился последний тост, благоухая ароматом свежей выпечки. Трапеза возобновилась с новой силой: хрустящие хлебцы разобрали за пару минут, но их вовремя сменила глубокая тарелка с дымящимися пельменями. Вета успела достать только майонез, кетчуп и вилки, и пока тянулась за плоскими блюдцами, весь килограмм был уже уничтожен.

— Ты не смотри, что мы столько слопали, — миролюбиво заметил Олег, сыто привалившись к стене. — Считай, что нас не четверо, а семеро.

С этими словами он довольно похлопал по круглому животу. Девушка непонимающе округлила глаза, Бертран погрозил коллеге из-за её спины кулаком.

Мартин отхлебнул из чашки, покосился на старика, задремавшего на столешнице, и кивнул Вете на пленника:

— Знаешь его?

Девушка наклонилась, чтобы рассмотреть лицо пьяного, Бертран поднял за волосы его бесчувственную голову. Показавшиеся белки глаз и короста шрама на щеке заставили хозяйку поморщиться.

— Не знаю. На остановке я его толкнула случайно, — неохотно делилась она, стягивая носок, чтобы достать крошку, колющую пятку. — Он часы выронил, а они разбились… И он так орал, так орал. Я хотела осколки собрать, только не получалось почему-то, только все пальцы изрезала…

— Всё ты врёшь, подлая сука. Это ты их разбила, — вдруг глухо донеслось из угла.

Вета вспыхнула. Валентин поднял голову и натолкнулся взглядом на её голую пятку. Девушка уже занесла руку для удара, как вдруг пленник посерьёзнел и грустно улыбнулся:

— Луна взошла, шумит камыш, скажи, принцесса, ты не спишь?

Ладонь застыла на полпути. Лицо девушки вытянулось. В полной тишине шёпот громом прозвучал на тесной кухне:

— Не сплю, мой верный менестрель, рисую лунный акварель…

Валентин впервые смотрел не клоуном, а человеком, потерявшим что-то значимое. Единственно дорогое за всю бездарно прожитую жизнь. Он почти забыл ту осень, когда впервые почувствовал себя живым, потому что стал нужен кому-то.

"Вот почему мне показалось, что я знаю её…"

Помнишь ли ты старые добрые

восьмидесятые годы,

Когда всё было таким простым?

Как хочется вновь вернуться туда,

Чтоб всё вновь стало прежним.

Я приобрел билет на Луну

И вскоре улетаю отсюда — на днях,

Да, я купил билет на Луну,

Но лучше бы мне увидеть

Восход солнца в твоих глазах…

"Билет до луны", группа ELO.

(перевод И. Мостицкого)

В начале сентября общага ещё пустовала и одинокие шаги гулко отдавались в длинных пыльных коридорах. Горячую и холодную воду уже дали, на столе дымилась варёная картоха с дешёвыми селёдочными консервами, но этими радостями поделиться было не с кем.

О Гремячем Валентин старался не вспоминать. Дома на полу кухни вечно громоздились чьи-то вусмерть пьяные тела, в ванной блевали, в его комнате характерно скрипели расшатанной кроватью, в зале дрались, в коридоре стоял мат. С каждым годом мать пила всё сильнее, назло всем трём кодировкам. Валентину казалось, что за последние пару лет ненависть к нему только обострилась.

— Весь в папашу, весь! — пьяно орала она, густо сыпля пеплом от дымящейся сигареты. — Если бы не ты, щенок, я бы вся в золоте ход-дила, как цыганка! В кот-теже бы жила, на вилле… Вся бы в белом ходила… У, сучонок, убью!..

В квартире он выдержал неделю. Скатав старую палатку, Валентин поселился на берегу шумной Гремучки, устроился пастухом в местном селе. Котелок и мыло одолжили местные рыбаки. Но лето быстро кончилось, и уже в конце августа стылая земля морозила бока сквозь дырявый брезент. Собрав заработанные деньги, парень вернулся в общагу. Ещё год из положенных пяти и прощай Гремячий — здравствуй захолустная школа и собственная избушка с баней и колодцем. Сельским учителям в виде поощрения предоставлялось жильё в деревне, обычно бревенчатый одинокий дом на окраине.