По мере того как Ионафан говорил, Элиав, Аминадав и Самма снимали с младшего брата воинские доспехи. И вот он снова, в чём пришёл. Крепкий, загорелый, грязный, и непреклонный.

– Но с нами Бог Живой!

Царский сын нахмурился. Он хотел сказать: почему же ни в чём не сказывается то, что Бог с нами?! Он хотел сказать это, но вовремя сообразил, что ему не к лицу такие речи. Негоже наследнику сомневаться в предназначенном наследстве. Негоже спрашивать, где же он? – про Бога; Бог пребывает всегда. Ионафан отвернулся и пошёл к царскому шатру. Это выглядело так, будто он разочаровался в пастухе, не желает более тратить на него слов. И все, кто стоял рядом, именно так и подумали. Эхананан же, наоборот, почувствовал, что он победил в этот момент царского сына.

– Теперь же и пойду к НЕМУ и убью ЕГО, – твёрдо сказал он.

В ответ он услышал даже не презрительный смех, а оскорбительные возгласы. Этот пастух-выскочка очень злил бывалых воинов. Эта злость не испугала Эхананана и не смутила. Она успокоила его. Он посмотрел исподлобья на тех, кто стоял вокруг него плотным кольцом. Рты отверсты, руки воздеты. Были слышны крики, но не было слышно слов. Нельзя было понять, они проклинают его, или приветствуют. Не одно ли это и то же, подумал он, и удивился, что так подумал. А потом сразу же пошёл на человеческую стену. И стена расступилась, не переставая при этом кричать. Толпа некоторое время следовала за Эханананом, редея и вытягиваясь клином вниз по склону холма. Наконец клин этот остановился, от острия отделилась одна капля и покатилась далее. Голый по пояс юноша с пастушеской палкой в руке.

Во вражеском лагере его тоже заметили. Филистимляне выбежали во множестве за ограду лагеря и расположились на своём склоне как на трибуне.

Эхананан не оглядывался и не поднимал глаз, он смотрел на шатёр в тени дерева. Он шёл не прямо на него, он брал чуть левее, но делал это не от нерешительности. Он давал ЕМУ возможность услышать шум Израиля и филистимлян. Эхананан хотел, чтобы поединок был честным и открытым. На глазах у всех.

Ступая по мягкой юной травке, он вышел на берег ручья, рассекавшего дно долины.

Белый шатер молчал, но было ясно, что он не пуст. Эхананан остановился шагах в двадцати от него. Край солнца выплыл над смоковницей и свет хлынул в лицо пастуха. Шум левого и правого холма стих, только голос струящейся воды у левой ноги был слышен теперь.

Шатер безмолвствовал, но Эхананан понимал, что выкликать никого не надо. Там в шатре известно, что противник явился.

Солнце уже по пояс высвободилось из древесной кроны, и теперь уже не только слепило, но и обжигало.

Эхананан встал на одно колено и наклонился над водой, собираясь напиться и освежить чело. И в этот момент услышал, как холм слева от него и холм справа вздохнули. Пастух скосил взгляд и увидел в проёме шатра ЕГО. Пот кипел у юноши в бровях, и натекал в глаза, отчего фигура противника была искажённой и сверкающей. Эхананан опустил руку на дно ручья и взял со дна камень величиной с крупный лимон. И медленно выпрямился во весь рост. Хозяин шатра не пошевелился. Пот по-прежнему заливал глаза Эхананану, но он всё же смог несколько яснее рассмотреть ЕГО. Это был высокий, но не громадный мужчина средних лет, с волосами до плеч и чёрной бородой, уложенной кольцами по сирийской моде. Облачён он был в белый хитон, на запястьях горели браслеты. И ОН улыбался. И дружелюбно, и с превосходством. Эхананан почувствовал, что человек этот хорош и светел. Но вместо того, чтобы шагнуть ЕМУ навстречу и поприветствовать, пастух изо всех сил сжал в ладони камень, добытый с ручейного дна.

И тут в воздухе разлился цветочный мёд и Эхананан почувствовал приятный холод на щеках и немного в душе. Это ОН сказал:

– Меня зовут Голиаф. Ты утолил жажду тела, юноша, войди ко мне, и я утолю жажду души твоей.

Эхананан вытер пот рукою, но видеть лучше не стал.

– Подойди же ко мне.

И тут пастух понял, что уже начал подчиняться этому голосу и скоро подчинится совсем.

– Что же стоишь, приблизься!

Эхананан остался на месте.

– Я не буду тебе петь, я не буду тебе играть.

Эхананан не шевельнулся.

– Я предскажу тебе, кем ты станешь.

– Я стану тем, кто победит тебя.

Хозяин шатра тихо засмеялся.

– Ты знаешь слишком мало. Войди в мой шатёр и ты узнаешь такое, о чём даже и помышлять не мог.

– Если я убью тебя, этого будет довольно.

– Если ты убьёшь меня, ты вечно будешь мучить себя вопросом – зачем я не выслушал его? Что ты теряешь, войди в шатёр. И потом, как же ты убьёшь меня, разве палкой, но ведь я же не собака.

– А вот как, – Эхананан одним движением распоясался, и у него в руках образовалась праща. Он вложил в неё камень из ручья и стремительно раскрутил. Сладкоголосый хозяин протянул в испуге руку, было видно, что он быстро говорит. Но пастух, не дожидась, когда он договорит, выстрелил. Камень попал точно в лоб чернобородому, и он сразу же рухнул на спину. Продолжая говорить, Эхананан подбежал к нему, и склонился над телом, встав на одно колено.

– Царь иудейский, ты Царь иудейский, – шептали губы.

На горе филистимлян началась паника. Те из необрезанных, кто подошёл близко к шатру, начали карабкаться вверх по склону к ограде своего лагеря. Напротив, воины Саула широкой, возбуждённой толпой неслись вниз по своему склону, размахивая оружием.

– Ты Царь Иудейский, – шептали губы лежащего, хотя сам он был беспамятен.

Пастух озабочено огляделся, ощупал тело и обнаружил на поясе бородача, под благоуханными греческими одеждами, обыкновенный сирийский обоюдоострый меч. Он был невелик, никак не тянул на три тысячи сиклей по весу, но для задуманного дела годился. Эхананан вытащил клинок из ножен, взял бредящую голову за волосы и несколькими ударами отсёк её. Ионафан, возглавлявший воинов Израиля, бегущих с горы, был уже совсем рядом. Пастух не хотел, чтобы царский сын слышал слова, которые говорит голова.

Эхананан поднял отрубленную голову и показал Ионафану и своим братьям, толпившимся в первых рядах.

– Теперь никто не скажет, что ОН на голову выше любого из воинов Израиля.

Саул ждал Эханана возле шатра. Тот медленно поднимался по горе, неся в вытянутой руке уже почти не кровоточащую голову. Ионафан шёл рядом с пастухом, но все чувствовали, что он всё же на шаг отстаёт от него.

Царь сказал, когда процессия остановилась и приветственные крики стихли.

– Ты победил Голиафа, как и обещал. Отныне ты будешь называться не Эхананан, но Давид, что значит – любимец!

Приветственные крики вспыхнули с новой силой.