В поэтической драме Парпары десятилетия, отданные Иваном III на одоление и в противоборстве опаснейших вражеских сил, вся его напряжённая, многоразветвлённая политика, его труд по устроению отношений – в великокняжеской семье, с соседними русскими землями, с дальними и ближними странами, царствами, ханствами, княжествами и королевствами отразились в центральном образе властителя Московского. В его ясно звучащей московской речи:

Лишённый мудрого правителя народ,

Разбросанный по княжеским уделам,

Каких явилось столько на Руси, что ногу

Поставить негде, чтобы не споткнуться

О государство новое, забыл,

Что он един…

В эпоху окончательного избавления Москвы от ига, в княжение-царствование Ивана III дух Москвы достиг высшей зрелости, и голос её зазвучал на весь тогдашний мир, после долгих веков забвения и презрения, как голос Руси. И заговорила Москва словом великого князя. Не потому, что он был верховным властителем. Ведь и в Смутное время верховных властителей было с преизбытком, но все они оказались исторически бессловесными. Прямо по-пушкински – "тени". И Лжедмитрий – тоже "тень Грозного". В Смутное время самодержавная власть высказалась устами патриарха Гермогена, народная же – устами Минина.

В эпоху Великого Противостояния на Угре глас Божий оказался доверен основателю державы, русскому царю.

Удивительно, но именно этот историософский факт с предельной четкостью зафиксирован в драме Парпары. В обеих драмах дилогии троим персонажам доверены ключевые монологи: великому князю, Гермогену, Минину. Монологи, которые, естественно вырастая из общего течения событий, вновь претворяются в событие, в действие.

А это течение событий ни более ни менее, как возрастание и всемирная победа Московского царства. И все они – на виду, на площади, в народной толпе. Автор детально прослеживает, проходит с предками путь Москвы.

Первый посадский

Князь пятый год Орде не платит дани.

Рассердится Ахмат. А нам – разор…

Василий

…Иль худо, что давно уж

Не слышим крики горькие: "Татары!"…

…Когда отцы церковные вернули

Престол Василию,

что Тёмным прозван был,

То сын Иван, десятилетний отрок,

Ему в делах московских помогал…

Второй посадский

Так значит, мы уж тридцать лет в покое?

Василий

Какой покой?

Живой перекрёстный обмен мнениями так замечательно ложится в массовую сцену на театре! Способен увлечь и сегодня – ещё бы! Ведь дело касается Москвы! Речи о политике, о судьбе и нравах князя, о собственных опасениях и заботах, о бытовых занятиях москвичей в пору бурного строительства столицы. Об удачах и обидах, об исторических сроках и небесных знамениях… Они побуждают принять и сегодня в них горячее участие – в том числе и на рынках, на подмостках театров…

Народный приговор выносится князю нелицеприятно, смело. Судят его отношения с боярами да князьями:

Обидит волк лисицу! Жди! Но если

Лиса плутует, может наказать,

В пример другим…

Но рядом с едкой насмешкой – разумная справедливость, отдание должного, жалость, сострадание (которым не раз и не два ещё будут пользоваться лукавые властители).

"Иван хлебнул в достатке лиха с малых лет", при нём, ребенке, ослепили его отца. Народ всё знает, неизвестно какими, но своими, путями. Хотя молва долго перетолковывает, переплетает все подробности случившегося, творит легенду, соответствующую историческим представлениям различных слоев населения. Мы ведь забыли ещё и то, что в первый раз прозвище Грозный было дано именно Ивану III.

Для Ивана Русь, Государство немыслимы иначе, как Московскими. Без этого сердечного, наследственного чувства, сосредоточившего все помыслы князя, были бы пустыми, напыщенными все его "строительские" рассуждения. Великий князь строит не схематичное царство, не "идеальное" здание государственности, а обустраивает родную землю. Поэтому монолог Ивана о Москве – одухотворенность созидателя, поэтический восторг творца.

Великий князь Московский Иван III творил по Божьей воле, душой переживая этот процесс и как дело рук своих и как нечто высшее, свершаемое по воле Провидения. Сказочная древность в строках княжеского монолога о Москве:

Лебёдушкой любимая Москва

Плывёт среди лесов непроходимых,

Мужает не по дням, а по часам,

И в облике всё четче проступают

Прекрасные и зрелые черты.

Москва, Москва, сквозь пелену веков

Предвижу я твоё предназначенье…

Здесь основа политики государей Московских, основа, на которой стояла и стоит Москва. Жестокости, вероломства, завоевательской алчности хватало у всех столиц мира. Не избежала этого и Москва. Но "Тебя я вижу добрым и сердечным, Оплотом тех, кто с горем и ненастьем Нечаянную дружбу заводил". На взывающие к ней мольбы других стран и народов славна лишь одна она. "Порукой в том – лишённая корысти, Поистине народная душа" столицы России. Ведь и сегодня подлинная Москва, сама обескровленная потрясениями новой смуты, с подавленным собственным мнением, ещё находит в себе силы весомо выразить его, остановить "мировой пожар". Это поразительно! И, естественно, пока стоит Москва,

Мы смертны все –

тебе ж бессмертной быть.

Иван и в этом монологе, и в рассуждениях своих об облике Москвы предстает у Парпары знатоком искусств и ремёсел, тонким и точным их ценителем. Более того – направляющей силой их расцвета. Вот его отзыв о Дионисии:

И более всего в нём привлекает