До ручки дотянуться можно было, лишь приподнявшись на цыпочках. А она еще и заедала. Я помучилась, и потом чудное диво предстало пред моими очами. Освещенные изнутри тусклой лампочкой полки были забиты всякой всячиной: банка сметаны, бумажные пакеты молока, варенье, даже яблоки и груши были там! А там, на верхней полке высокого холодильника стоит тарелка и, наверняка, в ней мое мороженое, растекшееся по тарелке. Я попыталась дотянуться до полки, но росту во мне не хватало. Надо бежать за стулом, деваться не куда. Я обернулась к столовой, в которой в определенном порядке стояли столы и стулья, и мне вдруг стало жутко. Я никогда не была здесь одна в темноте. И помещение это казалось уже просто огромным, а потом резко начало уменьшаться в размерах. Холодный свет от открытого холодильника тяжелым грузом лег на плиточный пол, спотыкаясь о ножки перевернутых стульев и рисуя на стене неприятные образы. А самой страшной была тишина. Ведь не бывает так, чтобы даже шороха никакого не слыхать, а только собственное испуганное дыхание. Я тихонечко, но, торопясь, направилась к стульям. Уж лучше бы я надела тапочки и хоть что-то можно было услышать, кроме гнетущего затишья. Сняла тяжелый стул со стола и, с опаской, повернувшись, потопала обратно.
Самое обидное, что мороженного в тарелке не было. Остатки, что прорисовались от ложки выгребавшей сладкую субстанцию, казались просто издевкой. Я так и стояла с тарелкой в руках на стуле и плакала. Слезы обиды бежали по щекам, соленые-соленые. Я размазала их рукой по лицу и услышала шорох.
На удивление, я не вспомнила детских страшилок. Я боялась, что это наша комендантша, которую мы за глаза звали Фриц, меня подкараулила. Тогда порки не избежать. Я быстро слезла со стула и начала прикрывать дверцу, когда ее обхватила пятерка пальцев страшных и полупрозрачных. Медленно и высоко подняв голову, я увидела что-то очень жуткое, шипящее и накатывающее на меня. Пронзительно закричав во все мое детское горло, я упала на пол и потеряла сознание. Или просто не помню, что случилось потом. На следующий день мне сильно попало за то, что проникла в столовую и воровала с холодильника. Но уже не это было страшно, стоять в коридоре на коленях на горохе оказалось сущим пустяком. Страшно было засыпать и видеть эту серую руку и изъеденное шрамами лицо, рассыпающееся в прах.
Странно, с чего вдруг мне это вспомнилось? Всплыло в памяти, как освободившийся от груза поплавок. Столько лет прошло, я даже сон тот забыла. Но теперь моя детская фантазия, которую я упрятала за девять замков, уже не казалось такой безумной. Витор искал меня. Его ли рук это дело? Ему ли принадлежали те ночные визитеры?
Ну, наколдовала себе мороженое, кулема! Вместо мороженого ко мне быстро приближались эти рассыпающиеся Тени, которые так явно нарисовало воображение. Горизонты вздыбился пылью, поднимаемой оравой серо-рассыпающихся видений, ставших явью. Оказывается, играть с мыслями, особенно не очень радужными, не стоит. Вселенная шуток и сантиментов не понимает, вот и посылает нам то, о чем так эмоционально думаем. А мы потом возмущаемся, почему у нас украли кошелек с зарплатой, и вместо мороженого (в данном случае на меня) прет толпа серой массы. Я старательно начала представлять себе безмятежный лес, цветочки, озеро, птички поют. Но кроме нарастающего страха я ничего не чувствовала и не видела результата моих усилий. Причиной тому могло стать то, что силуэты набирались сил, становились четче. Либо, они не являлись плодом моего воображения, и Витор решил уже разузнать, как я тут поживаю. Даже и не знаю, что лучше и предпочтительнее в такой замечательной ситуации!
Поддавшись рефлексу, не желая слушать завывания разума, я вскочила на ноги и рванула, куда глаза глядят. А точнее, где горизонт не забит этими тварями. Я пропустила мимо внимания мысли явно исходившие от меча, висевшего у меня на поясе и так мешающего бежать: "Вот она женская логика!". Он был прав, бежать по песку в жару, зная, что все равно не убежишь — безнадежное дело. Но уж больно высокомерно это исходило от того, что мешало передвигать ноги и так захотелось сдать этого умника в металлом. Умник ответил, что он отнюдь не металлический, и я окончательно смирилась с тем, что свихнулась. Какой человек в трезвом уме и твердой памяти будет скакать по Пустыне от призраков, ругаясь по дороге с мечем? Но меня охватил такой животный детский страх, что остановиться я не могла, пока не упала от бессилия. Самое обидное, что я так вымоталась зря, не пробежала даже километра. Бухнулась лицом в песок, легкие разрывались, как после марафона, голова раскалывалась, как с бадуна, в общем, было весело. Лежала и ждала, что же они со мной сделают. Но ничего не происходило. Я глаза, зажмуренные при падении, открыла, приподняла свою самую интелектоотличающуюся часть тела, то есть голову и увидела, что меня окружили полы плащей. Но, знаете ли, не удобно смотреть на кого-то, уткнувшись головой в пол, а в данном случае в пыль. Смирившись с неизбежным, перевернулась на спину. Эти существа смотрели на меня пустыми глазницами, песок сыпался с их плащей и лиц. Жутко смотреть на них, снизу вверх, когда этой серости со всех сторон до самого неба, только клочок Солнца над головой оставили.
Ну, чего они ждут, эти веселые ребята? Как услышав мой немой вопрос, один из страшилищ схватил меня за лодыжку и так и поволок, чего-то ворча себе под нос непонятное. Я по началу даже и не отреагировала, настолько была удивлена. Да что там, ошарашена! Но потом стала брыкаться, пытаясь вытащить меч из ножен и активно выразить тем самым мою точку зрения на ситуацию. Серые заржали мерзко так, потешаясь над моими потугами. А меч, Луч, тот самый, что был дан мне для защиты так и выскакивал из рук, как только я его ловила. Вот, злопамятная скотина! Это что, за то, что я на металлом собиралась его отнести? Так это ж ради родины и тем более сам сказал, что не металлический. А Зод-то его расписывал: "Попадешь в беду — положись на Луч". Тоже мне эти разумные вещички, возомнившие, что могут издеваться над ЧЕЛОВЕКОМ! Человек, как-никак, а все ж звучит гордо! В общем, я, как обезумевшая или накушавшаяся конопли коза горная, извивалась, как змеюка, пиналась, как копытное, и плевалась, как верблюд. В итоге запуталась сама в себе, завязавшись на узел, чихала и кашляла от песка, что обильно сыпался в нос и в рот. Рубашка моя, когда-то заправленная в брюки, задралась до самых лопаток, спина, небось, теперь вся исцарапана. Платок, повязанный, чтобы спасти голову от жары и солнечного удара, пришел в полный непорядок, и моя не очень длинная, но все же не совсем короткая коса, волочившаяся за мной, покрылась пылью и еще боги знают чем. Я начала дико материться, как те самые пресловутые сапожники, а с ними и сантехники подивились бы, да взяли на заметку пару-тройку выражений. Проорав так, где-то минут двадцать, я охрипла окончательно (мои только восстанавливающиеся голосовые связки наверняка самоликвидировались) и сипела уже что-то непонятное, требуя, чтобы меня отпустили и поставили на ноги. Под конец, взмолилась словом "Пожалуйста!", которое и на самом деле оказалось волшебным. Так что, имейте в виду, вежливость творит чудеса. Это говорю вам я, перебравшая все остальные способы.
Тот, что меня тащил, повернулся, остановился и прошипел: "Так бы сразу попросила, а то матами, как слюной брызжешь. А еще императрица!". Нога моя упала на землю. Я, как заправский пьяница, с трудом встала на четвереньки, а потом, шатаясь и хватаясь за лохмотья плащей стоящих рядом, поднялась на трясущиеся ноги. На обиду в голосе серого я внимания не обратила. Стыдно было, вспомнив свое поведение, присущее только настоящим монархам! С оставшимся достоинством, покачиваясь, поправила перевернувшиеся на триста раз штаны. Заправила рубашку, от которой на милю разило сивым потом, предварительно вытряхнув из нее песок, насколько это было возможно. Заплела заново косу (на голове моей можно было картошку сажать, столько там набралось плодородной пустынной землицы) и завязала, бывший когда-то бежевым, платок. За всей этой церемонией наблюдали то ли дымчатые, то ли песчаные мои либо галлюцинации, либо еще кто-то, кто бы только знал, кто. Меня не торопили, но пристально следили за каждым движением. Самое обидное это то, что, когда я начала поправлять меч, никто даже и не отреагировал, насмотревшись моих разборок с этим заносчивым и злопамятным побратимом, Лучом. Хоть бы сделали вид, что я опасна, что ли. Совсем пленницу не уважают.
