В державе Хань тоже терпят служилых «варваров», но лишь при условии освоения ими китайской культуры в полном объеме. Простому вояке вроде Квиета лучше не показываться в ханьской столице: чиновники съедят! Да и сам Бань Чао предпочитал не покидать Западный Край в течение тридцати лет – пока не истратил здоровье в пограничных войнах. Но в Римской империи II века морально здоровые легионы и провинции еще способны на время вылечить центр державы от бюрократического паралича. Так проявляется на бытовом уровне «возраст державы», или «возраст народа», трудно объяснимый на языке теоретиков…

Марк Аврелий

Достоин внимания и последний сподвижник Траяна – министр и историк Корнелий Тацит. Он, конечно, не прямой потомок древнего рода Корнел иев. Кто-то из предков Тацита был усыновлен в этом роду или отпущен на волю; возможно – во время массового террора Суллы, когда имя Корнелиев получили 10000 рабов казненных противников диктатора. Но и тут происхождение неважно: Корнелий Тацит чувствуег себя сыном Римской державы и отчасти – врачом, лечащим ее социальные недуги посредством исторических исследований.

Интересно, что на востоке Евразии был «аналог» Тацита. Это Бань Гу – брат воеводы Бань Чао и придворный историограф, автор «Истории Поздней Хань», достойный продолжатель дел «китайского Геродота» – Сыма Цяня. Несомненно, регулярные доклады Бань Гу о подвигах его брата в Западном Крае были так же важны для карьеры Бань Чао, как публикация в Риме свежих глав книги Цезаря о галльской войне – для поддержания славы заальпийского воеводы в глазах римского плебса, накануне неизбежной схватки за власть с сенатом и Помпеем. Но в Китае незнатный пограничный воевода Бань Гу не имел надежд на захват высшей власти…

Интересное получилось сравнение римских дел с китайскими! Эту аналогию стоит развить и дальше – сравнив борьбу Рима с Дакией и войны между Хань и Хунну. Итоги нам известны: Дакия стала римской провинцией, сейчас это – Румыния с языком, восходящим к латыни, и религией, принятой из Византии. Ничего подобного мы не видим в современной Монголии – на месте бывшей державы Хунну. Местная религия пришла из Индии, язык не связан с китайским… Почему так получилось?

Очень просто: китайские колонисты не желали селиться к северу от Великой стены, в сухой степи. Хозяйственный уклад земледельцев Китая (поливное земледелие) не переносится в степь, а менять свой образ жизни в угоду климату завоеватели не склонны. Напротив, римское земледелие переносится за Альпы или за Дунай без больших изменений.

Колонисты сеют тот же хлеб, сажают тот же виноград; только оливки хуже вызревают на севере. Нет экономических препятствий к симбиозу вчерашних легионеров со вчерашними варварами!

Тут можно напомнить школьникам о двух румынских исторических фильмах, посвященных войне и миру гой поры: «Даки» и «Колонна» Титуса Поповича. Особенно удачен второй фильм – единственная (на мой взгляд) честная экранизация великой трагедии переселения народов и вынужденного мирного сосуществования побежденных с победителями. Рядом с этой картиной можно поставить разве что болгарский фильм «Хан Аспарух» – но это более поздняя эпоха, и совсем иное соотношение сил варваров и имперцев…

Кстати, школьники наверняка спросят меня о родстве современных монголов с древними хуннами. Вопрос не из легких. Похоже, что язык хуннов принадлежал к тюркской, а не к монгольской группе алтайской семьи. Прямыми предками современных монголов были, скорее, древние сяньби – соратники юного воителя Таншихая, разгромившего хуннов в середине II века. Но единство быта кочевых скотоводов Великой Степи позволяло побежденным сравнительно легко сливаться с победителями. Поэтому несомненно, что среди жителей современного Улан-Батора или Гоби много потомков древних хуннов. Их можно опознать даже внешне: согласно китайским хроникам, хунны отличались от коренных китайцев «возвышенными носами». То есть они были похожи на столь любезных российскому сердцу индейцев Северной Америки или нынешних жителей Горной Шории!

Траян

Итак, контакты римлян с даками и ханьцев с хуннами поддаются разумному осмыслению и даже прогнозированию. А как быть с вековым диалогом Рим – Парфия? Мы знаем, что Траян сумел разбить парфян, даже захватил их столицу – Кгесифон на Тигре (бывшую Селевкию). Но потом император счел за благо отступить на западный берег Евфрата и заключить мир с парфянскими царями – Пакором и Волагазом. Почему он так решил, и прав ли был в этом решении? Видимо, прав. Ведь эта Граница оставалась стабильной в последующие сто лет – вплоть до гибели Парфянского царства в ходе восстания персов во главе с Арташером Сасанидом (в 224 году). Можно сделать вывод, что в эпоху Траяна Парфянское царство уже подверглось бюрократическому вырождению – наряду с империей Хань. Но почему Траян не попытался окультурить ослабевшую Парфию по римскому образцу – как Александр Македонский завоеванную Персию?

Допустим, что Траян сделал разумный вывод, зная о быстром распаде Македонской державы на Ближнем Востоке. Здешний симбиоз хозяйственных укладов, культур и религий не уступал, а превосходил по сложности эллинский мир или Римскую империю; поэтому западным пришельцам не удавалось соблазнить аборигенов греческим или римским образом жизни.

Когда Траян понял это – в ходе Парфянской войны или еще до ее начала? Второй вариант кажется более вероятным: в действиях Траяна незаметно суеты и импровизации. В Дакии он был заранее уверен в успехе и потому не пожалел усилий для постройки каменного моста через Дунайещев ходе боевых действий.

Евфрат и Тигр гораздо уже Дуная, но постоянных мостов римляне там не строили.

Так зачем же тогда Траян затеял заведомо бесплодную войну на востоке? Возможно ли, что императору был более важен процесс, а не результат войны? Может быть, такой результат был полезен не одному Траяну, но и всей Римской державе? Вести войну только для того, чтобы занять армию великим делом; чтобы отвлечь растущие силы социума от внутренних усобиц… Ну, и конечно – сдвинуть границу римского влияния на восток, уменьшить расходы на привозимый издалека шелк!

Эти расчеты выглядят правдоподобно. В сущности, так же рассуждали правители империи Хань, посылая Бань Чао в Западный Край, но не выделяя ему серьезных подкреплений. Наоборот, из столицы на запад отправляли толпы «молодых негодяев» – осужденных преступников, заменяя им тюремное заключение пожизненной ссылкой. Законопослушных пахарей правители берегли повсюду – как на востоке, так и на западе Евразии. Но при этом на западе были лишние силы: безработная молодежь из приграничных провинций процветающей империи охотно вступала в победоносные легионы. На востоке таких добровольцев не было: здешняя молодежь увлекалась преступностью, и ее путь в армию был иным.

Адриан

А как была связана армия с народом в Парфянском царстве? Совсем иначе, чем в Риме или в Хань, потому что сами парфяне составляли небольшую долю населения подчиненного ими Ирана. Родиной этих конных витязей была степь на крайнем севере страны, б современной Туркмении. С коренными персами парфян сближали язык и память об общих богах – дэвах (духах ветра и иных стихий). Но религиозная реформа Заратустры не затронула парфян: они отказались признать разделение мира на светлое царство Ахурамазды и темное царство Аримана, и погому сделались для своих родичей-персов презренными язычниками.

Но после того как власть греков- селевкидов над Ираном ослабела, парфяне первые собрались с духом и отвоевали иранские земли у западных чужаков. В итоге Парфянское царство стало химерой, где большинство населения согласно терпеть власть правителей-иноверцев до тех пор, пока они доказывают свое право на власть регулярными военными подвигами и невмешательством в культурную жизнь большинства населения. Имея столь непрочный тыл, парфянские цари не решались вести агрессивные войны вдоль Шелкового пути. Но когда с запада или с востока в Иран вторгались иноземцы, парфянская армия геройски (и обычно успешно) прогивостояла им.