… му-то врал — и вдруг осекся… … му-то врал — и вдруг осекся, поняв, что началась весна. Я вышел. Заблестело солнце почти на уровне виска. На перекрестке полнокровном, там, где толпа, свистки, бензин, я растворился в ровном реве сворачивающих машин, а город жил! Ругался матом, ширялся искрами огня. Гигантской соковыжималкой Просвечен солнцем, как рентгеном, сиял передо мною мир, мелькали лифты, словно гены, в кровообращении квартир, мелькали подо мной ступени, а надо мною — этажи… И понимал я постепенно зачем мне жить и как мне жить. Размышления по дороге в прачечную 1969. Стартующая баллада 10… 9… 8… мысли гениев опаленные — с мысов Кеннеди «Аполлонами» — смылись стонуще и несутся, в атмосферах сути прессуясь, гарь и копоть стынут во рту еще… стань, эпоха моя, стартующей! обрати нас в бегство ли, в веру ли, только к старту из бедствий вырули, верь и кайся, но только стань вертикальною словно старт! и без нас отзвучит отсчет и без нас застонут моторы но земля задрожит в которой мы раскинули руки устало и тогда мы поймем настало!) и в распахнутые рассветы встанут старты моей эпохи, это стали и пота сполохи, мысли гениев и ракеты! 1969. Мустанги дергались на привязи… Мустанги дергались на привязи над изможденным храпом табора. А утром полз фургон на прииски и оседала пыль у рта, бура. Добыть не для столовых ложек созвездий золото хотим мы. Ракета дергалась как лошадь на взмыленной уздечке дыма. 1966. Хула-хуп Словно бабочка-личинка коконом опутана, крутит тонкая девчонка обруч хула-хупа. Я смотрю, прохожий парень: меж зеленых дуг это лето по спирали крутится в саду. Солнце жарит. Солнце жарит как яичницу — людей. Ах, как жарко! нас не жалко сковородкам площадей, мы заботами замотаны с хула-хупской быстротой, но предчувствие чего-то жжет, как серной кислотой, и за призрачным за кем-то я шагаю сквозь толпу, и верчу на языке я стих — как звонкий хула-хуп, Значит, лето, и, как девочка в саду, крутит хула-хуп планета под названием Сатурн… …и вдруг в природе каждый атом… и вдруг в природе каждый атом стал ясно виден — и глаза сместились в сторону куда-то и оказались вне лица. и забрели в седую чащу, бездомные как светляки, вбирая каждый лист летящий и каждый поворот реки, мотались тени по поляне, как ключ, надетый на брелок, и становилась им понятней вся призрачная суть берез, а я, безглазый, лепетал, уткнувшись кулаками в Землю, что наступила слепота, пока не понял, что прозренье. Минутное Что-то режет глаза… тяжело голове… боль на сердце — непостижимая… Перережу вен и сбегу из концлагеря жизни! Памятник неизвестному солдату Гранит, тяжелый как блокада, хранит бессмертные черты. рассвет течет сквозь облака, как кровь сквозь свежие бинты. В глазах — застывшая гранитно широкая, как скулы, боль. О, объясни мне: где граница между сегодня и — тобой?! У глаз моих — твои отеки, бессонных месяцев штрихи. Я шел во все твои атаки — как ты вошел в мои стихи. не может быть, что я живу! Я шел, я падал, оставался лежать щекой на автомате, цепляя пальцами траву. а ветер выл, как волк, истошно над белым трупом января, и стыла взрыва пятерня на красном небе, как пощечина, и пули пели пыльно, тонко, и горизонт горел, горел, а я стонал в горящем танке, в подбитом самолете тлел… не может быть, что ты разбился на вираже, на болевом, не может быть, что я родился уже потом, уже потом. О, запах гари на гортани! О, вечный памятник — Огонь, как будто это твоя горящая ладонь, как будто памятью бессонной победам, ранам и боям скатилось раскаленно солнце к твоим разбитым сапогам! К твоим гранитным сапогам… |
