Никто и не ожидал, что паренек запоет, но он запел. Голос его был выше, чем у Хьюитта, но удивительно звучен и чист. Никто не мог предположить ничего подобного, слушая его односложные и невнятные ответы. Вот темп музыки убыстрился — одни кристальные ноты висели в воздухе, а другие мерцали вокруг, словно крошечные блики света на стрекозиных крылышках. И одновременно звучали басовые струны — это конские подковы стучали о камни дороги, по которой скакала отважная девушка… Руки юноши, прежде столь неловкие, что и ложку не могли удержать, теперь стремительно порхали по ладам.

Он доиграл до того места, где ошибся Хьюитт, в точности повторил неверно сыгранный пассаж и остановился.

— А-а, ч-черт! — вполголоса пробормотал он, потом заиграл снова, на сей раз безупречно.

Многие из зачарованных слушателей помимо воли улыбнулись, но никто не издал ни единого звука.

Но вот история бедных влюбленных подошла к концу, однако юноша, в отличие от Хьюитта, не прервал игры, он вернулся к основной теме и блистательно сымпровизировал медленный и печальный эпилог. Это была та самая кода, о которой упомянул Хьюитт. На сей раз музыку не сопровождало пение, но воображение слушателей живо нарисовало корабль юноши, уплывающий в туманные морские дали, а на берегу — неподвижно распростертую девушку с навек остановившимся сердцем…

Когда отзвучало эхо последних нот, никто не шевельнулся. И вдруг посетители, не сговариваясь, все до единого встали, и таверна наполнилась криками восторга и шумом аплодисментов. Многие, не стесняясь, плакали. Впрочем, скорее, они и не подозревали о слезах, льющихся по их щекам. Бурю чувств пробудила не только невыразимо печальная песня. Сердца разрывались еще и оттого, что это жалкое по всем статьям существо оказалось столь волшебно одаренным. Как жестока бывает судьба!

Хьюитт, который рукоплескал юноше громче всех, выступил вперед. Глаза его сияли. Паренек тоже поднялся и со смущенной улыбкой поглядел на музыканта. Похоже было, что одобрение публики ему приятно, хотя он чувствовал себя не вполне уверенно. Он опасливо пожал протянутую руку Хьюитта и потупился.

— Спасибо тебе, дитя! — сказал музыкант трепещущим от волнения голосом. — Теперь это твоя песня. Никто и никогда больше не станет ее исполнять!

— Простите нас, — послышалось из толпы. Юноша вновь кивнул. Хотя глаза его все еще смотрели в пол, на лице ясно читались гордость и удовлетворение.

Теперь каждый жаждал поговорить с новоприбывшими, угостить их добрым вином. Все просили юношу поиграть еще. И тут одинокий голос воскликнул, перекрывая гомон:

— Слэтон, неужели это ты?

Магара со щеками, влажными от недавних слез, проталкивалась сквозь толпу, а по пятам за нею следовали Бростек и Варо.

Старший из новоприбывших обернулся к ней, и лицо его озарила радостная улыбка.

— А-а, так здесь собрались все паршивые овцы!

Магара и Слэтон тепло обнялись. Лицо Слэтона лучилось улыбкой.

— Как я рад тебя видеть! — сказал он девушке.

— А я — тебя, — ответила она.

Потом Магара представила ему своих спутников, и они все вместе уселись за стол.

— Слэтон — еще один неблагодарный отпрыск аристократической фамилии, — объяснила девушка. — Вроде меня. Наши дома всего в пяти лигах один от другого, и мы знаем друг друга с самого детства. — Она взглянула на ухмыляющегося Бростека и грозно предостерегла: — Молчи лучше! — Но тотчас же личико ее озарила улыбка.

— Даже я время от времени способен на благопристойное поведение, — с гордостью объявил он и обратился к новичку: — Добро пожаловать, Слэтон. Что привело тебя в Тревайн?

— Да вот он, — ответил Слэтон.

Все посмотрели на юношу. Теперь он сидел за столом в обществе музыкантов, односложно отвечая на их вопросы, и казалось, не замечал множества восторженных глаз, устремленных на него. Выражение его лица было каким-то отсутствующим.

— Кто он такой? — шепотом спросила Магара.

— Сын тетушки Селии. Его зовут Лисле.

— Я и не знала, что тетушка Селия вышла замуж.

Магара вспомнила кроткую женщину с нежным голоском, которая все время что-то напевала.

— А она и не выходила замуж, — ответил Слэтон. — Долгое время всю эту историю держали в тайне, но правда все равно вышла наружу — такое немыслимо скрыть. Селия никому и никогда не говорила, кто отец ее ребенка, но ходили слухи, будто какой-то странствующий музыкант. В это мне легко поверить…

— Лисле, без сомнения, одарен великим талантом, — согласился Бростек.

— Это и благословение, и проклятие, — вздохнул Слэтон.

— А почему проклятие? — спросил Варо.

— Вы же видите, какой он… Все считают его слабоумным идиотом, он вызывает к себе мимолетную жалость и скорое забвение. Селия растила его совершенно одна. Кое-кто, правда, пытался помочь ей, но она отвергала помощь. Она обожала мальчика, лелеяла его и все время что-то напевала ему своим птичьим голоском. Все считали, что бедняга долго не протянет, но Селия придерживалась иного мнения, и вскоре Лисле стал неотъемлемым, но неприметным атрибутом поместья — вроде одной из отцовских собак. Но вот настал час, когда стало известно про его музыкальный талант, и все переменилось. — Слэтон умолк и пригубил бокал. Глотал он с трудом. — Я и по сей день не знаю, кто проболтался отцу, но, когда это случилось, Лисле превратился в игрушку, в диковинку, которой отец кичился перед гостями. Те сперва смеялись над ним, потом делали большие глаза, и Лисле это нравилось. Ему всегда нравилось, когда кто-нибудь слушал его игру, именно по этой причине постепенно и порвалась ниточка, связывавшая его с матерью. Мне дурно становилось, когда гости насмехались над ним, награждая оскорблениями, которых он даже уразуметь не мог! — В глазах Слэтона вновь сверкнула ярость. — В конце концов мне пришлось забрать его из поместья, — обреченно и злобно закончил он свой рассказ.

— Но почему вы пришли именно сюда? — спросила Магара.

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос, — с вымученной улыбкой ответил Слэтон, явно радуясь возможности переменить тему.

— Я чувствую себя здесь как дома, — сказала девушка. — Нигде во всем мире не сыскать такого удивительного места!

— Но, похоже, ты вовсе не катаешься тут как сыр в масле, ведь правда? — спросил Слэтон. — Тебе не приходилось скучать по роскоши родного Аренгарда?

В присутствии Магары вот уже несколько лет никто не произносил названия ее родного поместья. И сейчас она почувствовала себя как-то странно…

— Она утверждает, будто скучает лишь по тамошней библиотеке, — смеясь, вставил Бростек. — Хотя и здесь у нее не один десяток книжек.

— Зато там их были тысячи! — парировала она.

— Зачем так много? — спокойно спросил Варо. Это было предметом их давнишнего спора. Но на сей раз Магара не позволила себя спровоцировать.

— Я не собираюсь попусту расточать свое красноречие, растолковывая элементарные вещи бегемоту вроде тебя, у которого в башке мускулы вместо мозгов, — высокомерно ответила Магара. — Сейчас я в обществе вполне цивилизованного человека.

Бростек и Варо обменялись долгими и мрачными взглядами. Внимательно наблюдавший за ними Слэтон несмело улыбнулся — он уже понял, что эти двое связаны крепкой дружбой, но чувствовал себя не вполне уверенно.

— А давно ты был в Аренгарде? — спросила Магара.

— Давненько. Мы путешествуем уже около четырнадцати месяцев.

— Но почему вы так долго добирались сюда? — поинтересовался Бростек.

Слэтон явно выглядел озадаченным этим вопросом.

— Все парии Левиндре рано или поздно собираются здесь, — объяснила ему Магара.

Затем девушка вовсе перестала обращать внимание на двух приятелей, поглощенная беседой с другом детства, — они обменивались домашними новостями, рассказывали друг другу о своих путешествиях, о том, как они теперь живут, что поделывают. Оставшиеся не у дел Варо и Бростек тем временем заказали ужин и выпивку. Когда первый голод был утолен, Бростек вновь вклинился в беседу.