Мандарины Толик почему-то не упомянул.

— Да, зажали парня, зажали — думал Макс. — Понимаю, что надо это, любой власти надо, а все равно неприятно. Ну ладно, посмотрим, как дальше пойдет. Мне теперь особо бояться нечего, грэйв вроде все разузнал о паспортах, так что сменю личину в любой момент. Перемещусь в Москву, устроюсь к академику, буду его толкать, так может и проще будет. С ребятами только не хочется расставаться, привык я к ним уже. Ребята хорошие, особенно комсорг, побольше бы таких наверху — Макс с омерзением вспомнил комсорга со швейной фабрики — но как бы ни были ребята хороши, на них свет клином не сошелся. Так что работаем дальше и никого не боимся. Вот только Толик. С ним то как быть? Видеть его теперь не могу. Ладно, поживем — увидим.

Работа кипела. Грэйв постепенно подправил ошибки в фотошаблонах и почти все микросхемы, которые давно были в работе, лаборатория сдала на дальнейшие испытания. Теперь завод выпустит небольшую серию, из нее будут отобраны несколько образцов и их будут мучать в соседних отделах всем, чем только можно, от экстремальных температур и ускорений до всех видов излучений. Сотрудникам теперь можно было расслабиться, заняться своими разработками, но начал действовать план академика. Из Москвы уже ехал курьерской почтой новый план исследований. Очень хитрый план. Целый перечень образцов со всего света, аналоги которых надо создать именно в рижской лаборатории. Сделайте, сколько сможете, не перетруждайтесь, но напрягайтесь усердно. И подробные отчеты шлите каждый месяц. Тут в одних бумажках погрязнешь. Надо как-то увести лабораторию из-под этого приближающегося пресса бесконечного повторения нужного, но чужого. Что ж, придется грэйву заменить приближающиеся входящие бумаги и генерировать липовые отчеты, свидетельствующие о полнейшей занятости сотрудников. Вряд ли академик самолично явится проверять их, ему не до того, ему свое открытие надо осмысливать, вон, сейчас новые диоды, уже в Москве сделанные, мучает. И химиков терзает, и к братьям-геологам уже съездил, камушки показывал, не опознают ли, понимает, что надолго камушков не хватит. Ну а приедет — вот же его подпись под не его заданиями стоит. Академику будет полезно понервничать, поразмышлять о том, нет ли у него проблем со зрением или памятью. Ну а потом как-нибудь отобьемся. У победителей не спросят, откуда они взяли свободное время на свою победу.

Макс представил, как добьет академика то, что по возвращении из Риги он не найдет и следов полученных отчетов, вспомнил психушку из недавно посмотренного фильма. «Где у нас академик? — В шестой палате, где раньше прокурор был».

Через день после того, как пришли бумаги из Москвы, Макса вызвали в первый отдел. В этот день все сотрудники лаборатории там уже побывали, Макс был последним. Будем оформлять допуск, сказала сотрудница. Заполните анкету и распишитесь.

Макс пробежал глазами текст с обеих сторон и заявил

— Ничего я заполнять не буду. Кому какое дело до моих родственников? Это их личное дело, где они были и что делали тридцать с лишним лет назад. А кому очень надо, тот и сам разузнает. И подписываться в неразглашении я тоже не буду. Не нужно мне ваших тайн, я не любопытный.

Девушка похлопала глазами, попросила Макса подождать минутку и закрыла окошко. Вернувшись, попросила Макса пройти в следующий кабинет. Там сидел начальник первого отдела Булаткин. Макс вопросительно посмотрел на него. Тот помолчал, разглядывая Макса и представился. Макс тоже представился. Помолчали еще.

— Что же это Вы, Эдуард Александрович, подписываться отказываетесь? Я еще могу понять Ваши чувства насчет родителей, могли бы и прочерк поставить. Но вот насчет неразглашения Вы полностью неправы. Вы работаете в достаточно секретной лаборатории, и должны помнить, что страна должна охранять свои секреты. Например, лаборатория разрабатывает аналог американской микросхемы. Зачем врагам это знать? Пусть надеются, что у нас ничего подобного нет.

— Тоже мне, секрет полишинеля. Начнется производство, сразу будет видно, что это копия. И функционал такой же, и характеристики, и, если сравнить топологию, то сразу видно — один в один.

— Ну так лаборатория еще и нашими разработками занимается. Может, наши микросхемы в сто раз лучше?

— Как же, как же. Может они и будут в сто раз лучше, и несомненно будут лучше, только вот заниматься ими нам некогда — в плане в первую очередь стоят аналоги. Если мы только этими аналогами заниматься будем, то наши никогда не появится.

Булаткин улыбнулся своим мыслям.

— Ну вот видите, Эдуард Александрович, Вы и сами пришли к правильному выводу. Они там думают, что мы свое усиленно разрабатываем, а на самом деле мы ихнее копируем. Это ведь им знать не нужно, а значит секрет? Согласны?

— Не согласен. Во-первых, я ничего не собираюсь болтать каким-то там иностранцам, а во-вторых — это опять же секрет полишинеля. Все наши микросхемы в справочники попадают. Было бы тут что-нибудь секретное, справочники не печатали бы. А по справочникам все всем ясно, нет у нас ничего выдающегося. Так что я могу выдать врагам лишь секрет вольтметра и амперметра, не смысле того, как они работают, они это и сами знают.

— А какой же тогда? — живо заинтересовался Булаткин

— А их инвентарные номера. Глянет враг на номер и все ему понятно станет, и сколько у нас вольтметров и, соответственно, сколько сотрудников. И не надо будет ему сидеть на лавочке возле института, подсчитывая входящих и выходящих, большая экономия.

— Шутите? — вспыхнул Булаткин — Здесь вам не кабачок «13 стульев»!

— Но и не святая инквизиция — вежливо огрызнулся Макс.

— Ну ладно, — сдался Булаткин, дело касается новых полупроводников…

— Не говорите мне ничего! — перебил Макс — Мне ваших секретов не надо, у меня и свои есть. А то действительно расписываться придется. — Макс широко улыбнулся. — А мне в Болгарию съездить хочется, распишусь — не выпустите ведь?

Булаткин опять взорвался, хотя чувствовал нарастание какой-то гнетущей неуверенности.

— Ну что ты мне тут Ваньку крутишь, гражданин Зильберман — Булаткин отдельно выделил последний слог фамилии. Знаем мы, куда вы все стремитесь. И ладно бы на историческую Родину, так всё норовите дальше, за океан рвануть. Так что подписывай-не подписывай, а ты все равно секретоноситель, никто тебя уже никуда никогда не выпустит. Понятно?

— Понятно, товарищ Булаткин, все понятно. Ну раз нельзя в Болгарию, я и на Рижском взморье прекрасно отдохну. Вон распогодилось как за окном, а ведь в начале месяца еще заморозки были. Главное — Вы сами только что сказали, что можно не подписывать. Раз вопрос решен, могу я идти? А то мы, понимаете ли, делом заняты в отличии от некоторых. Нам надо обеспечить страну аналогами. И вообще, наша Конституция дала нам право на труд, так разрешите же мне этим правом воспользоваться. И если бы было в моей работе что-нибудь секретное, то расписаться в неразглашении мне дали бы еще при приеме на работу. А так — чистой воды бюрократизм, с которым наша славная коммунистическая партия нещадно борется, не правда ли, Николай Иванович?

Макс встал.

— Ну так я пошел? До свидания, Николай Иванович, очень приятно было познакомиться.

— Подожди! — уже спокойным голосом сказал Булаткин, машинально массируя виски- ты куда камни дел?

— Какие камни? Ах камни… Ну так Сидоров их в Москву забрал, у него и спрашивайте.

— Да нет, не те, где вторые половинки?

— Ах, вот Вы о чем… Мне, что, уже не только за границу нельзя, но и камешки нельзя коллекционировать? Это ж полное поражение в правах получается. Ну хорошо, нельзя так нельзя. Сегодня же выброшу их на помойку. Конечно жалко, красивые камешки, а может их Вам подарить? Будете как пресс-папье использовать. И что же в этих камушках такого, что я с такой красотищей должен расстаться? Или не из чего новый цех строить? Так Вы скажите, я еще поберу.