— Не забыл, Володя, насчет аммоналки?

— Что ты!

— Вот что: принеси с собой какие-нибудь вещи.

— Вещи?

— Ну да. Рукавицы, полушубок… и еще консервы или сухари.

Володя поколебался:

— Ладно, принесу.

Тоня вышла из дому ранним октябрьским утром.

Первый снег не удержался на сопках, и они сверкали под солнцем оранжевыми, желтыми, багряными красками. Эту огненную пестроту осенних красок кое-где смягчали зеленые пятна сосен. Тоня шла, глубоко задумавшись, и, выйдя на приисковую площадь, чуть не столкнулась с женщиной, вынырнувшей из-за угла заплота. Через плечо у женщины на скрученном полотенце висели два бидона: в одной руке у нее было круглое лукошко, затянутое холстиной, а другой она придерживала у груди большой берестяной туес. Лицо у женщины было наполовину скрыто шалью, но Тоня сразу узнала Чугуниху.

«Опять к поезду — торговать», — неприязненно подумала девушка.

Тетя Дуся — деваться некуда! — остановилась.

— Не спится тебе, девка! В этакую рань расшаталась. Куда это?

— На подсобное, к Сухоребрию.

— Чего тебе приспичило?

— Буфет в школе организуем. Насчет продуктов.

— A-а! Говорил Семен. Это, конечно, двести грамм ржанухи ребенку не прокорм. Прикуска к чаю — и все! Приварок какой — картоха да капуста — брюхо подтянет, не до ученья… Да ты что хмуришься?

— Да так. — Тоня закусила тубу. — Письмо от Алексея… Накануне боя написал. — Она с трудом досказала: — Бой-то был уже две недели назад…

— Ты, девка, прежде времени не горюй. — Тетя Дуся с сочувствием посмотрела на Тоню. — Другое-то письмо, может, в дороге… Ну, побегу. Девяносто седьмой сейчас подойдет. Народу в нем — тьма: одни общие вагоны. Хочу вот молочишко — на мыло, махорку. А ты не горюй, заходь-ко!

Тоня посмотрела Чугунихе вслед — на ее огромные мужские сапоги, на широкую спину.

— Тетя Дуся!

— Чего еще? — Чугуниха замедлила шаг, чуть повернула голову.

— Вы бы молоко в наш буфет сдавали, а?

Тоня увидела, как побагровели у Чугунихи край щеки, ухо.

— Ты вот что, Тоня: из Семена своего чего хоть вышибай, а под мою копейку не подкапывайся. Слышь?

Она шевельнула плечом, поправляя сползавшее полотенце, и размашисто зашатала к разъезду.

Хотелось Тоне крикнуть ей прямо в толстую спину что-нибудь очень злое и обидное, да ничего не пришло на язык. Эх, как это не понимать самых простых вещей! Ведь как важно лишний раз накормить дочь или сына того, кто там, на фронте, в окопной грязи, под пулями, под бомбежкой, отстаивает родную землю! Вот он получит письмо, и светлее станет у него на душе, и мать будет спокойней работать. Нет, буфет — дело государственное. А тетя Дуся как была жадиной и хапугой, так и осталась. И война ее не исправит. И то, что Тоня пыталась найти у нее сочувствие, а тетя Дуся утешала, успокаивала Тоню, было неприятно, оскорбительно… А все же написано то письмо — после боя — или нет?.. Эх, Алеша, Алеша, быть бы рядом с тобой…

Так думала вожатая чалдонской школы, шагая по Тунгирскому тракту — мимо сопок, полыхающих осенним огнем, мимо покрытых изморозью полей и лугов.

Комната, в которой занимался на подсобном агроном Сухоребрий, меньше всего походила на кабинет. Вдоль стен стояли маленькие столики — на них ящички, горшочки, банки, блюдца. На одном из столиков возвышался на своей подковообразной ножке микроскоп; в круглом зеркальце его играло солнце. Рядом, на другом столике, из круглых деревянных жилищ выглядывали десятки пробирок. Возле узкого высокого бюро боком к двери стоял в белом халате Георгий Иванович, а против него — в комбинезоне и резиновых сапогах — Карякина. Разговор у них, по-видимому, подходил к концу. Тоня тихонько присела на край табурета, занятого деревянной цветочницей.

— Так как же, товарищ Сухоребрий, — говорила Карякина, — долго ли ждать? Я ради этого до смены забежала.

— Да, да. — Агроном почесал тонкий, изогнутый нос, поправил пенсне. — А я, Любовь Васильевна, прихожу сюда так рано, чтобы мне не мешали!

— А я не по своему делу. Драгу по-новому наладим — сколько золота стране дадим!

— Понимаю, понимаю… Но не могу же я снять гусеницу с первого попавшегося трактора. Посмотрим, проверим на складе. Может, придется дать на сварку.

— Что ж, смотрите. Денек-два подожду, а уж потом не серчайте!

— Вы со мной разговариваете, как с чиновником. — Сухоребрий схватился за переносицу, удерживая сползавшее пенсне. — Вы же меня знаете. Кажется, и дети наши не первый год дружат.

— Дети — само собой, а вот не могу я, когда зряшные препятствия на дороге. До свидания!

Проходя мимо Тони, Карякина без удивления взглянула на нее и отрывисто спросила:

— Учитель-то этот, по ботанике, воротился?

— Нет, Любовь Васильевна.

— Вот уж дите взрослое! — И Карякина вышла.

— Так, еще одна утренняя гостья! — Агроном повернулся спиной к бюро и вопросительно глядел на Тоню сквозь стекла пенсне.

— Я хотела узнать, — сказала, привстав, Тоня, — какую площадь убрали школьники и сколько мешков накопали? Есть ли у вас эти сведения?

— Конечно, — ответил агроном. — Мы провели учет в тот же день.

— Могу ли я узнать, сколько заработали школьники? — спросила Тоня.

— Это очень срочно?

— Да, срочно.

— Вам придется подождать несколько минут. — Глаза агронома сквозь пенсне глядели сухо и недобро. — Нет ни плановика, ни бухгалтера. Мне придется самому.

— Я буду очень благодарна! — Тоня всегда сочетала настойчивость с вежливостью.

Сухоребрий вытащил из ящика бюро книгу в обложке под мрамор и стал молча прикидывать на маленьких счетах. Тоня ждала, кое-как пристроившись на краешке табурета.

— Две с половиной тонны, — отложив счеты в сторону, сказал агроном. — Вы могли бы просто позвонить по телефону, это заняло бы у вас несколько минут.

И на лице агронома мелькнула суховатая, нетерпеливая улыбка.

— Две с половиной тонны, не больше, Георгий Иванович? — Девушка, казалось, не поняла намека.

— Вы полагаете, что я способен вас обмануть?

— Что вы! И по моим расчетам столько же. Просто была бы рада ошибиться. Пять килограммов на школьника — это мало.

— Что же я могу сделать? — сказал несколько мягче агроном. — Это не моя и не ваша вина, и не вина детей.

Теперь уж, казалось, девушка должна уйти, но девушка не поднялась с табурета, хотя сидеть ей было не очень удобно.

— Скажите, Георгий Иванович, можете ли вы половину заработанной школьниками картошки выдать капустой, огурцами, морковью, свеклой?

Агроном сморщил нос, сдвинул брови — это он удерживал пенсне.

— Половину нельзя, но известную часть — пожалуй. Продснаб, я полагаю, не будет возражать.

— Значит, Георгий Иванович, мы договорились?

— Разумеется.

— Еще один вопрос, — поспешно сказала Тоня, — и я не буду вам больше мешать. Не могли бы вы сверх заработанного выделить нам еще пять тонн картофеля?

— Слушайте, я не знаю, как вас зовут…

— Антонина Дмитриевна, — охотно подсказала девушка, — или просто Тоня.

— Так вот, Антонина Дмитриевна, или просто Тоня — как это все понимать? Сначала вы перевели часть картошки в капусту и другие овощи. Я согласился. А теперь вы… требуете еще пять тонн картофеля. Что это за комбинация? Картофель подсобного идет для рабочего снабжения. Разговаривайте в продснабе.

Он вытащил из ящичка бюро какие-то бумаги и углубился в них.

— Это же для школьного буфета, чтобы завтраки у детей были, — сказала Тоня, — а вы со мной разговариваете, как… как тетя Дуся! И спиной повернулись.

Голос Тони прозвучал неровно, прерывисто. Сухоребрий поспешно покинул свое бюро и остановился против Тони:

— Какой вздор! При чем здесь тетя Дуся! Слушайте, милочка, вы знаете, что такое пять тонн картофеля?

— Да, разумеется, — пожала плечами Тоня. — Это винегреты, салаты, гарнир к котлетам. Понимаете?