Да-да, мсье, пять тысяч левов — это не шутка! Когда меня вызвали в полицию, я сделала все, как он мне советовал, и, представьте, на следующий же день получила по почте конверт, в котором было пять тысяч левов и больше ничего. Очень хорошо. И вот проходит два года, и я встречаю этого человека на улице. Этот salop сделал вид, что он меня видит первый раз, и сказал, что обратится в полицию, если я не оставлю его в покое.

Она положила записную книжку в ящичек.

— Я прошу у вас прощения, мсье, но я должна вернуться к своим гостям. Мне кажется, я немного заболталась. Как видите, я не так уж много знаю о Димитриосе.

— Мы слушали вас, мадам, с большим интересом.

— Если вы не очень торопитесь, мсье, — сказала она, улыбаясь, — я хочу показать вам гораздо более интересные вещи, чем этот негодяй Димитриос. Есть две очаровательные девушки, которые…

— Как-нибудь в другой раз, мадам, мы очень торопимся. Быть может, вы позволите заплатить хотя бы за вино?

— Если уж вам так хочется, мсье, — улыбнулась она, — Мне было так приятно побеседовать с вами. Нет-нет, только не здесь! Я немного суеверна и не веду никаких расчетов в своей гостиной. Расплатитесь сами с официантом. С вашего позволения, я не буду провожать вас — у меня есть еще кой-какие дела. До свидания, мсье. До свидания, мсье. Всего хорошего.

В черных глазах, как показалось Латимеру, блеснула слеза, и, хоть это было глупо, он расчувствовался по поводу расставания.

Их счетом занялся старший официант. Он сказал, нагловато улыбаясь:

— Тысяча сто левов, мсье.

— Что?!

— Этот вопрос согласован с мадам, мсье.

— Мне кажется, — сказал Марукакис (они дожидались, когда принесут сдачу), — нельзя быть чересчур строгим к Димитриосу. У него были кое-какие основания.

— Итак, Вазов по поручению Евразийского кредитного треста договорился с Димитриосом о том, что он разработает и проведет операцию по уничтожению Стамболийского. Было бы интересно знать, как им удалось завербовать его, но, конечно, нам этого никогда не узнать. Замечательно, что он им понравился, и они поручили ему проделать соответствующую работу и в Адрианополе. Вероятно, он действовал там под фамилией Талат.

— Турецкая полиция об этом не знала, — сказал Латимер. — Он у них проходит в деле как «Димитриос». Никак не могу понять, почему Вазов — совершенно очевидно, это именно он посетил мадам в 1924 году — посоветовал ей сказать, что письмо получено из Адрианополя.

— По той простой причине, конечно, — зевнул Марукакис, — что Димитриоса уже не было в Адрианополе. Ну и вечерок провели мы с вами!

Марукакис проводил Латимера до отеля. Они немного задержались у дверей. Ночь была очень холодная.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Латимер.

— Завтра уже уезжаете?

— Да. Еду в Белград.

— Значит, вам все еще не надоел Димитриос.

— О нет, — Латимер заволновался, ему очень хотелось сказать Марукакису какие-нибудь теплые слова. — Не могу выразить, как я вам благодарен. Боюсь, что отнял у вас много драгоценного времени.

Марукакис рассмеялся и, недоуменно пожав плечами, ответил:

— Я вот смеюсь, а сам завидую вам. Если вам удастся разузнать что-нибудь в Белграде, напишите мне. Хорошо?

— Конечно, напишу.

Еще раз поблагодарив Марукакиса, Латимер тепло пожал ему руку и вошел в отель. Его номер находился на втором этаже. Взяв у портье ключ, он поднялся по лестнице. В коридоре лежал толстый ковер, так что шагов было почти не слышно. Он вставил ключ в замочную скважину и, повернув его, открыл дверь.

Его немного смутило то, что в номере горел свет, и он решил, что попал в чужой номер. И тотчас понял: нет, это его номер, но в нем почему-то царил полнейший хаос.

Содержимое чемоданов было вытряхнуто прямо на пол. Простыни и пододеяльник валялись на кресле. На матраце лежали привезенные из Афин книги, с которых были сорваны переплеты. Казалось, в комнате хозяйничали вырвавшиеся из клетки шимпанзе.

Обалдевший, совершенно не понимающий, что здесь произошло, Латимер сделал два робких шага в комнату. Какой-то слабый звук заставил его повернуть голову направо. И тотчас сердце у него замерло: открылась дверь в ванную. На пороге стоял, держа в одной руке выжатый тюбик зубной пасты, а в другой массивный люгер, и улыбался своей улыбкой мученика мистер Питерс.

Только в одной из своих книг, в романе «Оружие убийцы», Латимер описал ситуацию, когда герой оказывается лицом к лицу с вооруженным убийцей. Написать эти несколько страниц оказалось нелегко и, если бы не необходимость (он считал, что в последних главах вполне допустим некоторый мелодраматизм) эффектно завершить книгу, он охотно избег бы этого. Он постарался представить это событие, как ему казалось, наиболее реалистически. Что бы он чувствовал, окажись в такой ситуации? И он решил, что скорей всего от страха лишился бы дара речи.

Как ни странно, сейчас у него не было тех ощущений, которые охватили его героя. Латимер объяснил это обстановкой. Во-первых, у мистера Питерса — он держал в руке большой, тяжелый револьвер, точно рыбу из садка, — не было того угрожающего вида, какой подобает убийце. Во-вторых, Латимер имел счастье познакомиться с мистером Питерсом, которого он считал невыносимым занудой, совершенно не способным на такой отчаянный шаг, как убийство. Но факт был налицо, хотя и противоречил всякой логике.

Хотя душа и не ушла у него в пятки, Латимер был очень сильно потрясен. Именно поэтому он не догадался сказать ни равнодушное «Добрый вечер», ни юмористическое и гораздо более подходящее к ситуации «Какой неожиданный сюрприз!». Вместо этого у него вырвалось нечто похожее на «о-о», и затем, видимо, подсознательно желая разрядить обстановку, он промямлил:

— Кажется, что-то произошло.

Мистеру Питерсу именно в этот момент удалось справиться с пистолетом, который теперь был направлен, вне всякого сомнения, на Латимера.

— Не могли бы вы оказать любезность, — сказал мистер Питерс тихо, — закрыть за собой дверь? Вам для этого надо только протянуть руку. И, будьте любезны, оставайтесь на том же месте.

Латимер подчинился. В то же мгновение он почувствовал, что им завладел страх, ни в какой мере не похожий на то чувство, которое он описал в романе. Больше всего он боялся боли, представив себе, как доктор будет извлекать пулю — хорошо бы, если бы он это делал под наркозом. Еще он очень боялся, что мистер Питерс из-за своей неопытности может случайно нажать на курок или выстрелить, когда Латимер сделает какое-нибудь непроизвольное движение. Его била мелкая дрожь, и он никак не мог понять: трясет ли его от нервного напряжения или от дикого страха или злобы.

— За каким чертом вы все это затеяли? — выпалил он, сам не ожидая от себя такой прыти, и вдруг выругался. На самом деле ему хотелось сказать что-то совсем другое и он не хотел ругаться — он почти никогда не делал этого. «Видимо, меня трясет все-таки от злобы на свое бессилие», — решил он, стараясь испепелить взглядом мистера Питерса.

Толстяк, опустив пистолет, прошел и сел на кровать.

— Самое ужасное, — сказал он с видом человека, все надежды которого оказались разбиты, — что я не ожидал вас так рано. И потом меня подвела ваша горничная. Но чего ждать от этой армянской девицы — они сначала готовы все сделать в лучшем виде, а потом все портят, как идиотки. Как часто я думаю над тем, что этот большой мир, дарованный нам, мог бы быть замечательным местом, если бы… — Он прервал свою любимую мысль. — Но мы поговорим об этом как-нибудь после. — Он положил выжатый тюбик зубной пасты на столик возле кровати. — Мне хотелось привести все в порядок, прежде чем я уйду.

— Интересно, что бы вы стали делать с книгами? — не замедлил съязвить Латимер.

— Ах да, книги! — Мистер Питерс сокрушенно закачал головой, — Печальный акт вандализма. А ведь книга — это чудесный сад из прекрасных цветов, ковер-самолет, который уносит нас в далекие, неизвестные страны. Я глубоко сожалею об этом. Но это было необходимо.