Зная о прочной, сохранившейся еще с моей прошлой жизни связи между эскалаторами и шнурками, можно было ожидать, что в тот день, шагнув на эскалатор, я неизбежно вспомню о проблеме изношенных шнурков, с которой столкнулся часом раньше. Но детерминизм напоминаний зачастую оказывается туманным, и в данном случае о шнурках я уже вспомнил и забыл за несколько минут, проведенных в мужском туалете перед обедом; с тех пор этот вопрос не напоминал о себе – вплоть до недавнего времени, когда я начал восстанавливать события минувшего дня для этого опуса. Даже после обеда, уже в кабинете, когда я вскрыл запечатанный пакетик из «Си-ви-эс», вытащил оттуда сплющенную упаковку новых шнурков и вдел их в ботинки, зигзагообразно опутывая каждое второе отверстие одним концом шнурка, как посоветовал продавец в обувном, в тот момент, когда я обязательно должен был вспомнить все о том же, я напряженно думал, стоит ли перечислить 400 долларов на счет «Чейз Виза», или это слишком крупная сумма, и две недели до следующей зарплаты я не протяну – следовательно, перечислить надо только 200. Почему-то сразу после обеда обычно думается о практических делах, вроде оплаты счетов, – не могу не упомянуть здесь же об утонченном удовольствии, которое доставляла мне в то время возможность распоряжаться своими финансами, особенно разбираться с пухлыми конвертами, набитыми выписками из банка и сведениями о поступлениях – задокументированной историей месяца, ужинов в ресторанах и случайных покупок, о которых бы напрочь забыл, если бы не эти квиточки, исправно воскрешающие момент оплаты: ты в переполненном ресторане, у тебя в желудке – целый бифштекс, рядом обожаемая подружка, улыбающаяся и счастливая, задница уже раскалилась от жаркого винилового сиденья, ты прикидываешь, стоит ли попросить подружку помочь с подсчетом чаевых – иногда удобнее повести себя, как подобает настоящему мужчине, и небрежно метнуть щедро округленную сумму; в других случаях лучше посоветоваться со спутницей насчет тонких нюансов между 15 и 22%, заслуженными сегодня вечером официантом или официанткой, и ты с удовольствием проставляешь сумму чаевых сразу на нескольких листочках, переложенных копиркой, с силой давишь на черный подносик, который ресторан предоставил, чтобы уберечь скатерть, и наконец, закончив и дважды проверив все подсчеты, расписываешься – размашистее, чем в деловом письме, потому что неважно, какие черты характера усмотрят в твоей росписи, да и вино прибавило твоему почерку плавности: почти вся фамилия змеится, как шнур пылесоса, витками втягивающейся туда, где ему положено храниться [27]. Этот завершающий момент вечера возвращается к тебе целиком, пропорционально уменьшенный до размеров копии счета, с нечетко пропечатавшейся через копирку подписью и порой почти неразличимым названием ресторана, похожим на потускневшее воспоминание о нем.

Нет, именно до обеда, через несколько минут после расставания с Тиной, я снова задумался о теории шнурков.

Один небольшой и, пожалуй, не столь интересный вопрос порой тревожит меня: с чего начинается обеденный перерыв – с захода в туалет перед тем, как покинуть офис, или с выхода из туалета? В конце одной из предыдущих глав я инстинктивно написал о минутах, проведенных в мужском туалете перед обедом – именно так я и воспринимал переходный период, не зная, прав я или нет: остановка в мужском туалете относилась к утренней работе, ко всем прочим служебным обязанностям, за которые я нес ответственность; следовательно, несмотря на то, что этот поход ни в коей мере не помогал компании зарабатывать деньги, он был неотъемлемой частью моего рабочего дня – точно так же, как целый час солнечного света, тротуаров и свободы этой частью не являлся. А это значило, что компания оплачивает мне шесть ежедневных [28] визитов в туалет – три утром и три после обеда; моя работа чередуется с этими визитами и разбита на этапы краткими пребываниями в облицованной плиткой декомпрессионной камере, где я поправляю галстук, аккуратно заправляю рубашку в брюки, откашливаюсь, смываю газетную типографскую краску с рук и мочусь на таблетку земляничного дезодоранта в одной из четырех настенных фарфоровых горгулий.

Найдется ли в современном офисе другое место, где изобретательность механиков так же сконцентрирована и выставлена напоказ? Офисные мини-АТС, пишущие машинки и компьютеры в целом малоинтересны – из-за электронной начинки. Штемпель «Питни Боуэс» и устройство автоматической подачи бумаги в скоростном копировальном аппарате – уже кое-что, поскольку представляют собой сочетание электроники и механических изобретений, но если не считать штемпелей с датой, шариков в ручках и роликов на ящиках стола, существующих в изоляции, где, кроме как в туалете, можно увидеть достижения механики в чистом виде? Клапаны выпускают в унитазы точно отмеренные порции воды, форма фарфоровых раковин такова, что водовороты в них образуют почти постоянные и декоративные (и в то же время в высшей степени функциональные) буруны и изгибы, которые понравились бы Хопкинсу [29]; приборчик на стене выплевывает розовое жидкое мыло со специальными добавками, придающими ему серебристый блеск (я заметил, что их же стали добавлять в шампуни) в сложенные ковшиком ладони; индикатор уровня мыла, пластмассовый рыбий глаз, встроенный в резервуар, показывает обслуживающему персоналу (либо Рэю, либо парню, занятому полировкой поручней эскалатора), в какой день следует отпереть блестящую металлическую панель и пополнить запасы; красивые хромированные трубы писсуаров – ряд из четырех совершенно одинаковых искривленно-узловатых конструкций, создающих впечатление нефтеперерабатывающего завода, с кличками вроде «Клапан Слоуна» или «Смыв Дилэни», примелькавшимися за время работы, но неизвестно откуда взявшимися. Здесь же, в непосредственной близости от офисных документов, сухих, застеленных коврами кабинетов, обрамленных плакатов и каталожных шкафов, сталкиваешься с водостоком промышленного вида, вделанным прямо в пол. А этот архитектурный мини-лабиринт, по которому надо пройти, чтобы попасть в кабинку – явное усовершенствование по сравнению с устаревшей системой двойных дверей, призванное оберегать находящихся внутри от глаз случайных прохожих. Система действует, даже если идешь по коридору вплотную к стене: я точно знаю, потому что пытался мимоходом заглянуть в женский туалет, если в этот момент оттуда кто-нибудь выходил. Даже в двадцать пять лет мне хотелось мельком увидеть хотя бы ряд раковин и женщин, прильнувших к зеркалам, поправляющих подплечники и подкрашивающих губы, узреть, как кто-нибудь из них обтягивает нижние зубы нижней губой на манер Уильяма Ф. Бакли-младшего, а потом, держа неподвижно тюбик с блеском, двигает по нему губой из стороны в сторону, сжимает губы, выпячивает их вперед, потому что в офисной среде подобные зрелища экзотическим образом смешиваются с воспоминаниями о сборах моей подружки на вечеринку: возбуждающий аромат кожи, разгоряченной после душа, сознание, что она красится для привлечения к себе внимания, выражение святости, с каким женщины смотрят только на собственное отражение в зеркале – приподнятые брови, приоткрытый рот, чуть подрагивающие ноздри.

Если вдуматься, такой намек на домашность придает характерный оттенок изобретениям, нашедшим применение в корпоративном туалете: это более величественные, героические разновидности механизмов, занимающих центральное место в нашей личной жизни, – раковины, мыльницы, зеркала, унитазы. У домашних унитазов сиденья овальные, у офисных – в форме подковы; полагаю, разрыв в подкове решает проблему с каплями мочи, вяло шлепающимися на сиденье, когда какой-нибудь отщепенец бездумно справляет свои надобности, не подняв предварительно сиденье. Объяснить подковообразную форму можно и еще несколькими причинами, очевидно имеющими отношение к общедоступности. Но мне приятно сознавать, что кто-то подумал и об этом, адаптировал продукцию своей компании к особенностям поведения в реальных условиях. (Пока я не научился поднимать сиденье ногой, я сам иногда забрызгивал его мочой, а поскольку я высок ростом, так неаккуратно я вел себя почти всегда.) В отличие от домашних рулонов, туалетная бумага здесь была заключена в футляр, создающий сопротивление, поэтому вытягивать из него бумагу следовало медленно и осторожно, чтобы она не разорвалась по линии перфорации [30], изобретения тех, кто не приветствовал напрасные расходы, а когда заканчивался один рулон, его место занимал следующий. Я с готовностью позволял в некоторой степени ограничивать мои напрасные расходы – пока не появилось это изобретение, меня грызла совесть, когда неосторожным движением я приводил рулон во вращение вокруг оси, так что уже ненужная бумага разматывалась и повисала драпировкой; с другой стороны, когда ты простужен и тебе требуется побольше бумаги, чтобы хорошенько высморкаться, необходимость еле-еле вытягивать ее по листочку страшно раздражает.