— Ну, что, бумагомарака, готов?

— Чуть-чуть не успел, — сказал Виктор. — Одного человека еще хотел спасти.

— Я отсрочек не даю, — резко сказал Фрол. — Вон ты как меня… — Кривясь, он стукнул вывернутой ногой в пол. — Так что давай… молись или что там?

— Скажи, — спросил Виктор, — Боголюбск или Богородск?

Фрол усмехнулся.

— Боголюбск, гражданин писатель.

— Странно.

— Зубы не заговаривай. Тебя здесь или у машинки твоей? Господа писатели вроде как символизм любят. Сдох на рабочем месте, а?

Фрол хохотнул.

— Светлеет, — сказал Виктор, приподнимаясь.

— Ничего, успеем.

В руке у Фрола появился револьвер.

В этот момент Виктор заметил в щели между рамой и подоконником, кое-где заткнутой серой ватой, полоску латуни.

Патрон!

Тот самый, видимо, появившийся с первого Фролова визита. В голове его мгновенно сложились последние слова Елохи, "наган" с наградной табличкой и эта застрявшая в щели, обжатая гильзой пуля.

Возможно ли?

— Лучше у машинки, — сказал Виктор.

— Тогда прошу!

Фрол отступил, открывая ему проход.

— Сейчас.

Виктор спустил ноги, развернулся, опираясь на тумбочку, повел плечами, делая вид, что любуется серой предрассветной мглою за стеклом.

— Давайте-давайте, господин писатель. Без фокусов. Или я вас здесь положу, не доберетесь до своего инструмента.

Фрол захромал по большой комнате, скрипя полами. Прежде, чем он снова заглянул в малую, Виктор успел выковырять патрон и спрятать револьвер под мешковатой кофтой.

— Ну!

Виктор вышел, будто от холода пряча руки.

Фрол оказался рядом. От него пахло псиной и веяло промозглым холодом. С шубы звонко капало на пол.

— Может, хочешь уйти красиво? С пожаром? Я тебе устрою. Инсульт, смерть, головня из печи. Память на несколько лет!

Виктор посмотрел на серые, изогнувшиеся в ожидании губы.

— Нет.

Пустота в глазах Фрола мигнула.

— Ну, как хочешь. Было бы предложено, господин писатель. А то вздумал он людям жизнь менять! За все платить надобно! Где-то, получается, собственным будущим. Той же жизнью, которая одна-единственная.

Виктор подсел к "Юнису". Пальцы его, невидимые под столом, ощупали "наган" Елохина, нашли пустую камору, с легким шелестом отправили в нее патрон.

— О, портвейн! — обрадовался Фрол, обнаружив бутылку рядом с пишущей машинкой. — Не хочешь портвешку напоследок?

— Не пью.

— А зря, — Фрол скрутил колпачок с горлышка. — Там выпить не дадут. Я вот, сука, весь на жажду изошел.

Он опрокинул бутылку, прихватив горлышко губами. В разрезе мохнатого воротника заходил серый кадык.

Виктор воспользовался секундами и подкрутил барабан револьвера, настраивая патрон против ствола. Выстрелит ли? — мелькнула мысль.

— Ну-ка, ты что там? — нахмурившись, опустил бутылку непрошеный гость.

Виктор выставил руку с пистолетом.

— Вот же су… — бледнея, выдохнул Фрол.

Грохот выстрела смял слово.

Кисть толкнуло отдачей. Пуля, посверкивая, словно в замедленной съемке одолела метр расстояния и вошла бандиту в грудь.

Фрол согнулся.

— Убил, — прохрипел он. — Сука какая. По настоящему убил.

Он согнулся еще больше, подгибая ноги, скрипнул каблуком, затем вдруг рывком выпрямился и раскинул руки. Маленькое тело его распухло, выперло из-под шубы и беззвучно лопнуло, рассыпав по полу жирный, темно-серый пепел. Шуба скатилась по горе пепла вниз, съежилась, пыхнула дымком и пропала.

Вот так я, отстраненно подумалось Виктору. Ни грамма рефлексии. Взял и выстрелил. Ни страха до, ни раскаяния после. Джеймс Бонд, блин.

Он расцепил пальцы.

"Наган" упал на стол. Что-то в нем звякнуло, секунда, другая — и револьвер брызнул деталями, трубками, винтами и скобами, отломился курок, выпал, скатился вниз барабан, отлетела, царапнув щеку, пружина.

За "наганом" распалась и шкатулка, взметнулись опилками плашки и шпеньки, скукожилась и обернулась пылью лежащая на дне бумага.

Лишь красно-белый "Юнис" все еще высился незыблемо.

Виктор потер лицо. Рассвет прилип к занавескам, пополз вверх по дереву, облизывая красным, сахаристым языком краску, сучки, щели, спинку дивана.

Какое-то время Виктор сидел, безучастно смотря на пепел и детали револьвера, затем, вздохнув, пошел за веником и ведром.

Это в фильмах, когда злодей побежден, все обнимаются, радуются, и идут титры. А прибирать за тем же злодеем?

Часа два Виктор устало возился с летучими останками Фрола, подметал и выносил на грядки, отмывал полы и скатерть. Жизнь все еще продолжается, думалось ему. Что дальше? Была почему-то уверенность, что теперь все изменится окончательно. В лучшую сторону. Не сразу, конечно, нет, не сразу. Сразу — это не к нему, он не волшебник…

Но если посчитать: он, Димка Елохин, Танька, Пахомыч, Лидия — людей на общее будущее уже набирается, а там и остальные подтянутся.

Только все же Боголюбск или Богородск?

Виктор задремал, и разбудило его долгое звяканье железа по железу с улицы. На часах было десять сорок. В окно он увидел Егора Соболева на коляске, выбивающего дух из верхнего, неуклюже сваренного уголка калитки.

— Ну что ты стучишь, Егор?

Виктор спустился с веранды, прошлепал босыми ногами к забору.

— Откройте, Виктор Палыч, — попросил Егор. — Разговор есть.

Светлые глаза смотрели ясно.

— О чем же?

Виктор дернул шпингалет, и Егор, натужно краснея лицом, вывернул коляску во двор по мокрым доскам. Он остановился у лавки, скособоченный парень с редкой бородкой в мятых штанах-хаки и тельняшке.

— Вы, говорят, рассказы пишете? — сказал он, рассматривая свои перетянутые скотчем культи.

Виктор сел.

— Кто говорит?

— Мамка говорит. Она ваш рассказ прочитала… — Егор сглотнул. — Ну и… Она, в общем, светится сейчас. Но я хочу вам сказать…

Он потискал подлокотники, потом завозился, забрасывая на плечи сползший вниз, за спину, бушлат.

— Я тебя слушаю, Егор.

— Я хочу вам сказать — не пишите про меня ничего, — угрюмо сказал Егор.

Виктор улыбнулся.

— Рад бы, Егорка, но я уже…

— Зачем? — страшно вскрикнул мальчишка. — Виктор Палыч, зачем!?

— Но как же… — опешил Виктор.

Егора подкинуло, будто пружиной. Он вцепился в горло Виктору, повалив того на мокрую землю, и оказался наверху.

Руки у него были сильные, тренированные. Легкие Виктора тут же запылали огнем. Он захрипел, задергался, пытаясь столкнуть инвалида с себя, но преуспел в этом мало.

— Не надо писать обо мне, — плачущим голосом заговорил Егор, сжимая горло Виктора. — Что вы знаете о моем прошлом? Как вы его сможете изменить? Там ад! Там кровь и мертвецы! Один за одним, один за одним. Я не хочу! Понимаете? Виктор Палыч, я не хочу окунаться в смерть снова! Я там уже был! И ноги! Разве вы вернете мне ноги?

— Дурак, — кое-как протолкнул воздух наружу Виктор.

— Что? — Егор на мгновение ослабил хватку.

— Дурак, — повторил Виктор, — я пишу о твоем будущем.

— Что?

Лицо Егора, искаженное, с мокрыми щеками, с каплями слез, застрявшими в бородке, сделалось растеряно-беспомощным.

Виктор сбил ослабшие пальцы и закашлялся.

— Дурак, — сквозь кашель произнес он.

Егор отвалился, упал рядом.

— Виктор Палыч, разве у меня может быть будущее?

— Может, — сказал Виктор, пихнув парня плечом. — Надо только думать о нем и верить в него. Будущее, оно для всех. Оно состоит из желаний и надежд всех людей. Что ж ты лишаешь его своей надежды?

— И я смогу ходить?

— Если захочешь, то обязательно! На руках, на голове, на протезах. Только выбери, только живи этим будущим.

Они помолчали.

— Извините за горло, — сказал Егор.

— А, ну да, не ты первый, — сказал Виктор.

Егор фыркнул и вдруг расхохотался. Виктор глянул искоса и захохотал тоже.

В синем-синем небе, оставляя за собой белый инверсионный след, летел самолет.