— Такаки, он говорит, что у него к тебе дело, — позвал Тамакити, быстрым шагом миновав площадку и, как был в ботинках, переступил порог барака. Едва поспевавший за ним Исана увидел Такаки, сидевшего на полу в комнате, устланной циновками. Исана тоже окликнул его, и в тот момент, когда Такаки повернулся к нему, деревянная перегородка между комнатой и кухней раздвинулась, оттуда выглянула Инаго в спортивной майке и крикнула:

— Почему не взяли с собой Дзина? Он еще спит?

— Заболел. Не могу понять, что с ним, он весь горит, — сказал Исана.

— Я приведу сейчас Доктора. Он с группой на учениях.

— Нет, ты, Инаго, продолжай готовить еду. — Лежавший на циновке подросток поднялся. — Я сам схожу за Доктором.

— Доктор — это корабельный врач Союза свободных мореплавателей. Во всех болезнях разбирается. Он учился на медицинском факультете, — успокаивала Инаго. — Может, поедите чего-нибудь, пока он придет?

— Мы поедим вместе с Дзином.

— Я сама покормлю его, когда понесу еду Короткому.

— Мне бы хотелось вам кое-что показать, — сказал Такаки. — В вещах Короткого были вырезки из газет и его работы. Что вы о них думаете?

— Я ничего не слышал об этих фотографиях. Покажи, — Тамакити, опередив Исана, проворно схватил большой конверт из плотной бумаги.

— Осторожно. Все-таки это его работы, — сказал Такаки. Инаго протянула Исана миску с едой, и в нос ему ударил запах свинины и лука; он уже взял было лежавшие на миске палочки, но аппетита не было.

— Я бы хотел узнать ваше мнение об этих фотографиях. — Такаки разложил на циновке снимки, и Исана поставил миску с едой на пол у стены.

На первой фотографии около необычно низкого умывальника в туалетной комнате, огромной, как общественная баня, толпились дети в пижамах. Но они не умывались, а просто повисли, вцепившись руками в умывальник. На первом плане стоял ребенок, выглядевший старше остальных. Он оперся подбородком об умывальник и, отталкиваясь плоскими, как весла, коленями, пытался подтянуться и влезть в него… Вцепившиеся в умывальник длинные худые руки были явно бессильны. Еще три фотографии, запечатлевшие три момента в жизни одного и того же мальчика, создавали впечатление ретроспекции. Мальчик, в еще совсем раннем возрасте, стоит, опираясь на костыли. На второй — мальчик, уже подросший, едет в кресле-каталке в школу. Движение спиц на снимке напоминало брызги. На последней, где мальчик выглядел маленьким старичком, он уже был не в состоянии двигаться, лежал на кровати, укрытый простыней.

— За эту серию фотографий Короткий получил премию Ассоциации фоторепортеров, — сказал Такаки. — Они сделаны в клинике, где лежат дети с атрофией мышц. Он назвал ее «Усыхающие дети». Посмотрев эти фотографии, я подумал, что Короткий отнюдь не сжимается, как утверждает, а просто сумасшедший, уверенный, что сжимается.

— И теперь, чтобы снова получить премию Ассоциации фоторепортеров, он замыслил серию фотографий о нас и выдумал свою жалостливую историю. Вот сволочь! — воскликнул Тамакити.

— Дать добавки? — спросила Инаго, выглянув из кухни.

— Исана не хочет есть твое варево, Инаго. Видишь, не притронулся? — в тон ей сказал Тамакити.

— Значит, Дзин и вовсе не станет это есть, — расстроилась Инаго.

— Нет, просто слишком горячо, и я ждал, пока остынет, — оправдывался Исана.

Не успел он приняться за еду, как вбежал юноша, впустив в комнату клубы пара, поднимавшиеся от вулканических ядер. Ему было чуть больше двадцати лет. На нем была американская полевая форма, которую можно купить на распродажах, устраиваемых американской армией, или сшитая по ее образцу из маскировочной ткани, и пилотка. В руках он держал полевую аптечку, тоже, видимо, приобретенную на одной из таких распродаж.

— Такаки, ты меня звал? — крикнул он из прихожей, прерывисто дыша, излучая бодрость и здоровье. — Дай только плеснуть водички на голову.

— Здесь сейчас ребенок, которого зовут Дзин, — объясняла Инаго Доктору. — Все свободные мореплаватели очень его любят. Насчет поговорить — он не очень, но слух у него божественный…

Доктор вернулся в барак, вытирая голову полотенцем.

— Температура есть? Кашляет? Рвало? — спросил Доктор.

— Нет, только жар, — сказал Исана, подозревая, что перед ним дилетант.

— Если это обычная простуда, то в такое время года ничего страшного в ней нет, — сказал Доктор.

— Может, рассказать, чем болел Дзин раньше? — вмешалась Инаго. — Вскоре после рождения с ним случилась ужасная история.

— Что бы вы ни рассказывали, мне прежде всего нужно осмотреть ребенка и поставить диагноз.

— Не знаю, будет есть Дзин или нет, но я все равно отнесу ему еду. Отнесу еще холодной воды и кипятку. Может, еще что нужно?

— По-моему, у нас должен еще быть консервированный суп, — сказал Доктор. — Мы, правда, ведем строгий контроль за расходованием консервированных продуктов, но ведь на нынешних учениях это особый случай, верно?

— Пусть особый, но разве это значит, что мы должны нарушать принципы, которые сами же выработали? — прервал его Тамакити. — В особых случаях нами предусмотрено общее обсуждение.

— Инаго может использовать консервы по своему усмотрению, — сказал Такаки.

— Если так, то можно, значит, нарушать все что угодно. Так считал только Короткий. И дошел до того, что превратился в нашего врага…

— Тамакити, приведи сюда своего врага. А твоя бессмысленная грубость ни к чему. Доктор будет осматривать Дзина, а ты возвращайся с Коротким.

— Пусть Исана захватит с собой холодной воды и кипятка, — засуетилась Инаго, выполняя указания Такаки.

Исана с ведрами в руках и Доктор с полевой аптечкой покинули барак. Тамакити с еще одним подростком уже пересекли площадку и теперь взбегали вверх, поднимая черную мелкую пыль. Идя вслед за ними по лестнице, на которой не улеглась еще пыль, Исана увидел за стеной из вулканических ядер огромную дзелькву. На фоне зеркальной глади моря в блеске солнечных лучей дзельква, широко раскинувшая свои могучие черные ветви и закрывавшая ими яркое небо, казалась одинокой, но на самом деле из того же корня рос еще один ствол, может быть, немного тоньше первого, но не уступавший ему по высоте, и еще шире раскинувший свои ветви. Душа дзельквы охладила горящую душу Исана: Спокойно, спокойно! Тамакити и другой подросток, толкая Короткого в спину, вели его вниз.

— Не слишком ли, Тамакити? Может, лучше помочь человеку, у которого лицо раздулось, как набитый мешок? — возмутился Доктор.

Израненное, в кровоподтеках и шрамах лицо Короткого при ярком свете являло страшное зрелище. Но прежде чем Тамакити успел ответить, Короткий, глянув на Доктора сквозь щелочки заплывших глаз, как через бамбуковые шторы, крикнул:

— Чем помогать мне, живому, лучше проведи как следует судебно-медицинскую экспертизу после того, как меня казнят. А если сумеешь, то сделай и вскрытие!

Как будто прогуливаясь с приятелями, Короткий спокойно проследовал мимо опешившего Доктора и Исана. Когда они молча вошли в дом, Доктор подложил под дверь, чтобы она не закрылась, неизвестно когда подобранный им кусок лавы, и в комнату проник свет. Он открыл и окно, обращенное к косогору. Дзин грустно лежал на боку.

— Дзин, Дзин, — позвал Исана, но горящее лицо ребенка было неподвижным. Лишь чуть дрогнули веки закрытых глаз.

— Дзин, хочешь воды? — спросил Доктор.

Слово «вода» произвело поразительный эффект. Ребенок приоткрыл ничего не видящие глаза и, тяжело дыша, выпятил нижнюю губу. Зачерпнув металлическим ковшиком воды, такой холодной, что ведро даже запотело, Исана приподнял Дзина и поднес ковшик к его губам. Вытянув их, точно бабочка хоботок, Дзин, тяжело дыша, стал жадно пить и выпил ковшик до дна. Обнимая обессилевшего сына, Исана физически ощущал, как вода охлаждает разгоряченное тельце ребенка. Исана поднес еще один ковшик к влажным губам Дзина, но тот склонил голову набок, отстраняясь от ковшика.

— У ребенка есть чувство меры, — сказал Доктор. Доктор раздел Дзина.