Стоило Исана сказать это, как Бой, все время балансировавший между сном и бодрствованием, взвыл как собака. Но тут же силы его иссякли, и он закашлялся.

— Только что вышедший из дверей мальчик, бледный, без кровинки в лице, плакал навзрыд под палящим индийским солнцем. Я наблюдал из полутемного холла, как в гостиницу спокойно вошел мальчишка, постарше остальных, злобно осматриваясь по сторонам, как обезьяна, которая стащила банан, и спрятался за спинкой дивана. Когда Кэ рупиевыми бумажками собрал вокруг себя попрошаек, этот мальчик короткой палкой отгонял остальных мальчишек со ступенек отеля. Я сразу же все понял. Этот мальчишка отнял транзистор у жертвы Кэ, которому запрещено было подняться даже на ступеньки, и он плакал навзрыд. Я с трудом сдерживался, чтоб не вмешаться, увидев ребенка, с которым только что сделал свое мерзкое дело Кэ, горестно плакавшего под летним солнцем Агры. А теперь на него напал этот мальчишка, отнял транзистор и спрятался в холле гостиницы, будто обладал какими-то привилегиями, а сам тоже дрожит от страха. Вдруг в темном холле бас запел арию из «Бориса Годунова». Мальчишка не мог побороть соблазн испробовать транзистор. Лифтер, стоявший в глубине холла с видом солдата охраны магараджи, с поразительной быстротой бросился к мальчишке, сбил его с ног и отобрал транзистор. Подбежали служащие ресторана. У меня не хватило мужества смотреть, что будет дальше, и я вернулся в номер. Когда мы с Кэ садились у подъезда в машину, чтобы соединиться с группой, осматривавшей Тадж-Махал, у входа в гостиницу нас встретила толпа совершенно голых мальчишек. Желая привлечь внимание Кэ, они, отчаянно жестикулируя, неслись за машиной, как назойливые мухи… Мне непреодолимо хотелось умолять этих несчастных детей: прекратите, прекратите. Голые мальчишки преследовали нас еще долго, потому что на дороге лежали коровы и машина должна была осторожно пробираться между ними. Кэ тоже сидел мрачный, видимо борясь с ознобом. У него всегда наступало такое состояние после того, как он совершал свое грязное дело, — на него нападала тоска, он, казалось мне, чуть ли не проникался сознанием совершенного греха. Во всяком случае, я всегда думал так, чтобы оставить лазейку для оправдания Кэ. Когда машина стала продираться сквозь галдящую толпу базара, устроенного прямо на улице, догнавшие ее голые дети облепили машину со всех сторон, пробегали даже под самым ее носом. Мальчишка, показывавший танцы медведя на отгороженной на базаре площадке, бросил своего медведя, разодетого в красное и тускло-зеленое тряпье. Торопливо раздевшись, он, с горящими глазами, устремился за машиной и вскочил на крыло. Медведь растерянно ждал своего поводыря. Глядя на это зрелище, Кэ затрясся от смеха. В его фигуре проступило что-то женское. До того как он заболел раком горла, даже голос у него был как у женщины. Потом, прерывисто дыша, сказал: эх, побольше бы у меня сил, ни за что бы не упустил этого поводыря! Когда мы миновали базар, мальчишки, понимая, что здесь их территория кончается, расталкивая друг друга, отлетели от машины, и мы со скоростью ста миль в час помчались в Новый Дели. Как раз тогда меня впервые охватило отвратительное предчувствие, что если я и дальше буду помогать Кэ, то окажусь в пропасти, откуда мне уж никогда не выбраться…

— Что ты хотел нам рассказать? — подал голос проснувшийся Бой. — Ты же нам ничего не рассказал.

— Разве Исана не говорил, что совершил преступление в столице одного европейского государства? — сказал Такаки.

— Почему бы ему просто не рассказать об этом преступлении?

— Потому что о преступлении просто не расскажешь, — ответил Такаки, но в словах его звучало приглашение, обращенное к Исана.

— Почему же, и о преступлении можно рассказать просто, — сказал Исана, сознавая, что ему удалось преодолеть себя. — В конце того же года в отеле столицы одного европейского государства мы с Кэ убили ребенка. В общем, произошло то, что я и предчувствовал. Я низвергся в пропасть еще более глубокую, чем предполагал, — я стал соучастником убийства…

Услыхав это, Бой встал с кровати. Потом, угрожающе вытянув в сторону Исана левую руку, медленно пошел на него и заговорил слабым голосом:

— Вранье! Конечно, вранье! Ты подкуплен полицией. Нам ты говоришь, что убил человека, а полиции — что хочешь стать полицейским… — Бой продвигался вперед едва заметно, и поэтому на его движение Исана не обратил внимания. Голос Боя напоминал жалобный и в то же время недовольный голос ребенка. Когда же Исана заметил в правой руке Боя, которую тот прикрывал угрожающе выставленной вперед левой, длинную острую отвертку, ему не оставалось ничего другого, как перекатиться через койку и отступить. Учитывая свою слабость, Бой взял отвертку обеими руками и, оттолкнувшись от цементного пола, прыгнул вперед, направляя отвертку в лицо Исана. Тот с трудом схватил Боя за горячее, точно пылающее огнем, запястье. Используя запястье как точку опоры, Исана бросился на Боя и повалил его на пол, но, не удержавшись, сам рухнул на него. Боль от неловкого падения заставила Исана на мгновение отпустить руку Боя, и тот снова замахнулся отверткой, целясь в глаз. Исана обхватил его горячее тело, прижал к полу и наконец скрутил так, что тот не мог шевельнуться. Бой взвыл, как пойманный зверек, и стал вырываться, колотя коленями по ногам Исана, пытаясь своей забинтованной головой ударить его по голове. Чтобы не дать Бою двинуть рукой, в которой была зажата отвертка, Исана навалился на него, изо всех сил прижимая подбородком и грудью.

— Не бей его больше, Короткий. Он может умереть от потери крови, — удержал Короткого Такаки.

— Он же совсем сумасшедший! Если его не привести в бессознательное состояние, он все равно опять разбередит все свои раны и умрет от потери крови, — ответил Короткий.

Исана слышал все это, но молчал, поглощенный тем, чтобы удержать вырывающегося Боя. Потом, будто во сне, Исана почувствовал, как его напряженное тело приподнимают, но отвертка все еще нацелена ему в глаз.

— Хватит, — сказал Такаки. — Я подержу Боя, можете вставать.

Однако Исана был так измотан, что, скатившись с Боя, перевернулся лишь один раз и остался лежать рядом с ним; Такаки с трудом удерживал Боя. Рядом с его головой непомерно толстая ладонь Короткого нанесла два удара. Исана, все еще лежа на полу, видел, как Тамакити укладывает затихшего Боя на койку. В том, как Тамакити делал это, чувствовалась трогательная забота о товарище. Исана почувствовал угрызения совести за ту жестокость, с какой он отбивался от подростка.

— Он шпион, Тамакити, он донесет на нас, — еле дыша, печально прошептал Бой.

— Спи. Эту ночь спи, — ласково прошептал в ответ Тамакити.

— Труднее всего не совершить убийство, а потом рассказать о нем, правда? А он так бодро болтает потому, что все врет, а на самом деле его заслали к нам шпионить. Самый страшный человек, Тамакити, это тот, кто врет, что совершил страшное убийство. Его нельзя принимать к нам.

— В твоих словах есть доля истины, — ответил Тамакити, точно предостерегая Такаки и Короткого. — Но сейчас спи! Когда раненый не спит, у него в голове все может перемешаться. Спи, Бой.

— Если его обязательно нужно принять к нам, пусть он при нас совершит убийство, тогда ему хода назад не будет, — пробормотал Бой, точно во сне, но, пока Тамакити колебался с ответом, он уснул по-настоящему.

Бой спал как убитый. На его исхудавшем лице теперь не было ни кровинки. Обескровленная кожа, как у того индийского ребенка, покрылась черным жирным налетом. Исана понял, почему в своей исповеди он так много говорил о пережитом в Агре.

— Может, привяжем его к койке? А то проснется и снова нападет, — сказал Короткий.

— Разве можно привязывать спящего человека, когда он в таком состоянии? — сердито ответил Тамакити.

— Я возвращаюсь в убежище, — сказал Исана. — Я до сих пор не знаю, удалось ли Инаго уложить Дзина в постель…

— Не спешите в свое убежище — вряд ли этой ночью разразится атомная война. Или, может быть, от деревьев и китов поступило специальное сообщение? — усмехнулся Короткий. — Закончите рассказ, который вы начали.