И как-то забываться стало горе, и казалось уже, что не будет конца разбойничьему счастью. Но все проходит, всему бывает конец.

Вот и длинной дороге тоже.

Семён не заметил, как их привели на место. Сняли арканы и по одному затолкали в поруб.

Странно, а я думал: нас сразу будут вешать. А-а-а, князя ждут, усердие показать хотят. Ну, пущай.

Отсидка в порубе в темноте и сырости притупила боль, но не прекратила ее. Поруб — вкопанный в землю сруб, попасть в который можно только через люк наверху. Так же, как и покинуть его, ежели на то случится княжья воля. Окон в таком месте не имелось. Попав однажды в поруб, можно было уже никогда не увидеть солнечного света.

С ним вместе сидело полтора десятка его людей — всё, что осталось от вольницы. Ждали князя. И его суда.

Семён не ожидал ничего хорошего. Их взяли за разбой. Убийц численника не нашли. Всех собак повесят на них.

Князюшка крут, ох как крут.

Да еще недавно был бунт из-за численников в Новгороде. Молва докатилась даже сюда. Князь Александр сильно разгневался на народ новгородский и своего сына — Василия. Его под стражей отправил в Суздаль, а бояр-подстрекателей казнил без всякого милосердия, кого ослепил, кому нос обрезал. Это бояр, какой же тогда милости ждать разбойнику?

Сверху загремело, заскрипело. Сердце Семёна сжалось. Сейчас их поведут на суд.

— Ну что, робяты, пойдем с князем побалакаем? — нарочито задорно спросил он.

— Побалакаешь с ним, живо языки на плетень намотает, — послышался из темноты бесплотный голос.

Кто-то вздохнул.

— Видно, смертушка пришла, скорей бы, — послышался другой голос.

— Не робеть, не из таких передряг вылезали.

— Да уж, — ответил первый голос. Он зазвучал более уверенно.

— Выручай, атаман, — уже послышалась надежда.

Надежда, которой сам Семён не испытывал.

Выручай, Святой Николай Чудотворец. Брошу разбой, ей-Богу брошу!

Сверху спрыгнули и потащили на свет.

Князь сидел в горнице за столом. Солнце лило свет в оконце. Рядом стояли несколько бояр. Чуть поодаль дружинники. По правую руку сидел князь Василько — брат Даниила, по левую — татарин в богатой одежде и при оружии. Лица были хмуры. Видно, разговор вышел нелегкий. Князь Даниил с силой провел руками по седеющим волосам и, сцепив пальцы, опустил их на стол.

«Кулаки не сжал», — заметил Семён.

Его и еще нескольких разбойников только что привели на княжеский суд.

Сердце замерло. Видеть перед собой знаменитого князя Галицкого было и трепетно, и боязно.

Трепетно, потому как только один Даниил все еще сопротивлялся Орде, хоть и пришлось ему признать ее власть и сделаться данником. Уже при жизни его считали великим человеком. Поговаривали, будто сам хан побаивается князя.

И правильно делает.

А боязно потому, что князь хоть и был милосерден, но бывал решителен и скор на расправу, если дело касалось проступков, могущих повлечь большие неприятности для княжества.

Лицо его было примечательно. На нем отразились все невзгоды, пронесшиеся над князем с самого сиротского малолетства. Читались опыт, твердость, незаурядный ум, мужество. Не было следов усталости от полной опасностей жизни. Глаза горели энергией и вниманием.

Князь смотрел прямо на Семёна. От этого взгляда у того мурашки побежали по спине.

Семён взгляда не отвел, но вызова в его взоре не было. Понимал, что вины на нем большие.

— Ты мурзу Усмана убил? — спросил князь без обиняков.

— Нет, не я и не мои людишки, — ответил Семён неспешно.

— Не ты? А кто еще? Ты по дорогам промышлял, взяли тебя на обозе. За это смерть. Лучше сознайся сам, а то с палачом спознаешься.

Люди за спиной Семёна зашевелились.

— Не мы это, а палача я не боюсь. Смерть заслужил, сам знаю.

Князь не сводил глаз с Семёна. Он уже поверил ему. Даниил жил долго и непросто и, пользуясь врожденной интуицией, мог читать в душах людей как в раскрытой книге. Душа Семёна не была исключением.

Однако что-то его тревожило, Семён это видел.

— Не мы это, — повторил Семён упрямо.

— Что ты его слушаешь? Отдай этих людей мне, — подал голос татарин, он говорил по-русски с легким акцентом, — я их накажу в назидание другим. Хан и темник будут удовлетворены.

Семён поежился. Плаха или веревка показались ему лучшей участью, чем долгая смерть на колу или что-то еще. Насаженный на кол человек мог промучиться и сутки. Да и умереть замученным татарином — позорная смерть.

— Дай нам, княже, смерть христианскую, — хрипло сказал он. О спасении более не помышлял. — Не виновны мы в смерти численника, а за обоз ответим.

Князь снова задумался, оперевши голову на пальцы левой руки и поглаживая висок.

Видно было, что такое положение князю не по душе. Важный татарин диктовал ему свои условия. Не давал в собственном княжестве вершить справедливый суд. Тем не менее на его стороне сила. От решения князя зависело благополучие всей южной Руси.

Ленивая русская речь с непривычно выговариваемыми словами звучала завораживающе.

— Не заслужили вы, собаки, легкую смерть!

— Татарин вознамерился получить свое.

Но князь был далеко не робок душой.

— По винам их и будет наказание, — твердо ответствовал Даниил.

Татарину не понравилась двусмысленность ответа князя. Он вроде бы не отказал, но и не отдал немедленно пленников на расправу.

Все это не помогало разрешить возникшие за столом противоречия.

— Не они это, — внезапно раздался голос позади стоящих разбойников и охраняющих их дружинников.

Появилось новое действующее лицо, не замеченное присутствующими. Вперед прошел молодой воин. Лицо уставшее, одежда, кольчуга — в грязи. Было заметно, что он только что прибыл.

Семён чуть заметно вздрогнул.

Сотник. Тот, которого он оглушил, взял в плен, а потом отпустил. Чегой-то он в заступники пошел?

— Почему ты так считаешь? — князя нисколько не смутило бесцеремонное вмешательство. Он без предисловий обратился к вновь прибывшему.

— Я знаю, кто убил мурзу Усмана.

— Ты поймал этих шакалов? — глаза татарина алчно блеснули. Из того, что татарин обратился непосредственно к сотнику, Семён заключил, что они лично знакомы.

Все-таки странный сотник.

— Нет, они ушли в степь, в сторону Орды.

Знатный татарин даже не пытался скрыть своего разочарования.

— Мало весят твои слова без доказательств, — сказал он, — зачем ты выгораживаешь этих людей? Боишься, что они расскажут мне то, что я не должен знать?

Это обвинение было высказано сотнику, но предназначалось князю.

Георгий спокойно встретил хитровато-наглый взгляд татарина.

— Доказательства есть.

— Ты мой гость, — спокойно обратился князь к татарскому вельможе, — и, наверное, утомлен судилищем, продолжим трапезу. Суд подождет.

Эти слова должны были показать татарину, что дальнейшие переговоры о судьбе схваченных разбойников сегодня бессмысленны.

— Этих вниз, — князь махнул рукой на понурых разбойников, — ты отдыхай с дороги, позже позову. — Эти слова предназначались Георгию. Разговор был закончен.

Татарин уже снова надел непроницаемую маску. Он был хитер и умел ждать.

Семёна поволокли к выходу, где он невольно столкнулся с выходящим Георгием. Тут же охранник дал Семёну по ребрам тупым концом копья так, что тот вылетел во двор.

— Сотник! Слышь меня?

Георгий обернулся.

— Ради Христа прошу тебя, помоги, зарекся я на разбой людей водить! Не спасешь совсем — помоги умереть смертью христианскою! Не дай на поругание собакам!

Дружинник все дальше оттаскивал Семёна от сотника. Вывернув голову, Семён все же увидел, как Георгий кивнул.

Георгий прилег в своей горнице, но сон не шел. Ждал разговора с князем.