— Да я серьезно! — бородатый с дребезгом швырнул пинцет на железный стол. — Поди сюда, наконец!

Лысый, ссутулившись, поплелся к столу, виновато разводя руками.

— Зачем? — показал пальцем бородатый.

Теперь все четверо подошли близко к столу и

посмотрели в одну точку. Между лопаток зарезанного краснели какие-то цифры и буквы.

— Номер, — сказал лысый, — номерок! Масляной краской. На ацетоне, скорее всего. Вот и не смылась.

— Не то «Д», не то «О», — бормотал в нос старик, — четыре тысячи сто пятьдесят шесть, Осирис.

— Вы, Григорий Евдокимыч, чего? Я этого красавца первый раз в жизни вижу.

Бородатый пожал плечами, быстро обошел вокруг стола, театральным жестом почесывая затылок. Во время своего путешествия бородатый, вероятно, крепко подумал, потому что, усмехнувшись, сообщил:

— Вношу в протокол: цифры и имя написаны при жизни. Угол обушка, вот видите, задел хвостик пятерки. Согласны? А уж кто, где, зачем это ему там написал, да еще раздел на морозе или не на морозе, может, в бане — этого я не знаю!

Этого не знал никто. Посмертная маета зарезанного-утонувшего еще какое-то время продолжалась, потом само тело ушло в сторону, а вот снятая с тела одежда, фотографии трупа и отпечатки пальцев путешествовали с неделю. Их освещали то синим, то красным светом, из них выделяли фрагменты. К концу следующей недели краснолицый, грузный гражданин, крупноватый даже для своего трехтумбового стола, соединил разрозненные листки в одной папке и сделал первую попытку создать резюме. У него получилось, что в Москве-реке был «обнаружен труп мужчины приблизительно двадцати семи — тридцати лет, одетый в импортную одежду: синюю куртку на искусственном меху, новую; в рубашку серую, новую; кальсоны светло-коричневые, новые; носки коричневые, новые; брюки серо-голубые, типа «вареных», новые; в ботинок (один) черный, новый».

Далее было установлено, что погибший был «один метр семьдесят восемь сантиметров роста, телосложения крепкого, удовлетворительного питания».

Стало известно, что «скелет неизвестного мужчины сформирован правильно».

Солидный гражданин-начальник за большим столом на время задумался, представляя себе, как могла быть прервана жизнь молодого человека с помощью финского ножа, имевшего «обушок с достаточно острыми ребрами», причем не только убийца, но и убитый предпочли остаться навеки неизвестными.

Умельцы с помощью грима и парафина успели вернуть физиономии покойного якобы прежний, прижизненный вид, и, хотя сами они были в восторге от своей работы, напоминали они больше всего творцов ледяных скульптур. Никто пока на опубликованную в многотиражной газете фотографию не среагировал, никто в телефонную трубку не зарыдал, повторяя родное древнеегипетское имя, и солидный начальник по опыту знал, что и впредь не зарыдают. Убийца действовал уверенно, не оставив следов ни на берегу, ни в карманах убитого, ни в памяти окрестных поселенцев, упомянувших разве что о какой-то разнополой парочке, блуждавшей в районе сараев и шпал, да и то в прошлом году. Берег там был низкий и топкий, мало кто его посещал, поэтому несомненно, что молодого человека убили прямо на берегу, кусок рельса взяли там же, там и еще три куска валялось, а цепь убийца принес откуда-то, и, если бы не подбереговой насос, утопленник мог до лета находиться под берегом, теряя даже те приметы, которые имел сейчас.

Солидный начальник, кстати, очень мало отличающийся от всех солидных начальников, страдал от нарыва на ноге. По весне у него возрастала вспыльчивость, и он все с большим раздражением реагировал на участливые, назойливые вопросы подчиненных насчет его хромоты…

Вошедший без доклада чернявый, вихрастый, довольно пожилой следователь Магницкий из РУВД положил на папку, где хранились скудные сведения о зарезанном, пачку пятитысячных.

— Это кто? — невпопад спросил начальник.

— Должок, Василий Иваныч! Все пятьдесят пять. Я мимо шел.

Начальник Василий Иванович, несмотря на вспыльчивость, в долг давал часто.

— Ты разве тоже брал? Я вчера ведь из-за этой пятки у вас не был. А ты сам привез!

Магницкий постоял из вежливости у стола, чего-то ожидая, и вдруг заметил, как Василий Иванович неотрывно смотрит на пачку пятерок, не считая их, а словно гипнотизируя.

У Василия Ивановича была склонность «философнуть», как он это называл. Он представил, как, растянувшись поперек всей Москвы, маршировала толпа мужиков в итальянских рубашках, с цепочками на правых ногах, целая дивизия, даже армия, помеченная порядковыми номерами меж лопаток. Возникала безумная мысль о странных наклонностях убийцы, пытающегося догнать славу Нерона или «Вождя народов», о некоей партии, несомненно подпольной, метившей своих членов личной подписью бога смерти Осириса. Кто у нас в этом РУВД Осирисами увлекается? Говорили же!.. Стоп! И вот пачка пятирублевок изменила всю картину!

— Слышь, Магницкий, — выпрямился Василий Иванович, — у меня к тебе просьба! Это вот в вашем районе. Ты там кого-то попроси… Кто у вас там древними египтянами увлекается? Знаешь такого чудика? Вот ему и отдайте. В центральном архиве разыщите дело номер четыре тысячи сто пятьдесят шесть. Да, запиши. За какой год, не знаю. А потом, как поработаете, суть — мне. Позвонишь.

— Я записал: «Д», четыре тысячи сто пятьдесят шесть»», — поднял голову Магницкий. — Осирис?

— И Осириса запиши. Может, из этого висяка еще что-то и выйдет. Галя! Галка! — Кивнув на дверь, Василий Иванович продолжал: — Сейчас она бумаги принесет. Один дежурный в том месяце анонимный звонок записал. Я сегодня вспомнил. Вроде что-то совпадает.

Вошла с журналом маленькая коренастая Галя и сумрачно глянула на Магницкого.

— Вот! Смотри! Смотри число! И что передал. Читай: «Сообщаю, что напротив Коломенского есть зарезанный утопленник». Ну?

— Да. Там и нашли. Зарезанный труп утопшего человека.

— А ведь нашли случайно. Кто-то же хотел, чтобы его нашли. И не зря он ему на спине написал. Нет, у меня интуиция. Из всего этого еще что-нибудь да выйдет! — решил Василий Иванович.

Капитан Роальд накануне сильно недоспал, отчего часов в десять утра было задремал на рабочем столе. Белая блузка машинистки Машеньки расползлась, раздвоилась в его смежающихся очах: не то лебедь белая, стрекочущая над пишущей машинкой, не то уж, никак, печка трещит, белье на веревке от сквозняка вздрагивает. Синий вечер, сопливое детство. Соловьи запели, слышь, которые, стало быть, сверчки.

Кофею тебе, капитан Роальд, следовало бы сейчас «хлопнуть чашечку», как выражаются твои друзья из латиноамериканских стран, последователи незабвенного Че. Помнишь, как было, вечнозеленый бурелом, цикады, здоровенные вроде бы каракурты, кукарачи. Ишь какая кукарача! Вся Дребезжит! Телефон!

— Вас! Роальд Василич!

Итак, служебный кабинет РУВД. К телефону, стало быть, приглашает машинистка Машенька — татарочка, небольшая тощая девушка. Шустрая. С несколько искусственной, с участием десен, улыбкой, с неистовыми ярко-синими глазами.

— Кто?

— А кто его спрашивает? Да-а?! Хорошо, хорошо! Как хотите. Я так и скажу. Вас, Роальд Василия, спрашивает жрец!

— А меня же еще нету! А? Маш?

— Роальд Василия! Я ведь уже ему сказала, что вы здесь. Кстати, я очень-очень рада, что вы здесь! Ей-богу, Роальд Василия!

— Да уж! Дремлется, Маш, жутко сегодня! Весна. Авитаминоз.

— Но я же ему уже сказала!

И телефонная трубка легла-таки прямо перед глазами распластанного на столе капитана, обрезала фигурной скобкой поле зрения. А в скобке, вдали, взмахнула крылами лебедь белая, уплыла насовсем в тающих обрывках сна.

Капитан сел, поморгал.

Маша торопилась, отхлебывая по чуть-чуть из голубой чашки тот самый драгоценный растворимый кофе, правой рукой выделывала пассы над клавишами. Пальцы иногда сливались в мерцающее облако от скорости. Нежное с синевой предплечье. Нога на ногу. Левое бедро обнажено до половины. Более чем до половины.