У подъезда две-три гуляющие бабули. Овчарка топит в сугробе хозяина. Пацан в преждевременно распахнутой шубе волочет опостылевшие санки. В арке дрожит ручей из фар и задних огней.

Улица, развернувшись, двинулась навстречу опущенными долу очами фар, стальными «тире» отсветов, скользящими по ниткам проводов, многоточиями красных задних огней. Капитан вспомнил номер автобуса.

Просторней в нем не стало. Почему-то много было девушек с сумками. Темная графика зимы струилась в низу окна, а в верху проносились, сливаясь в строчки, разнообразные по цвету и величине отверстия в красный, оранжевый, темно-желтый, жаркий, пахучий мир, где сейчас притомленные суетой простые люди расслабляются за чаем и за скудной и нечистой, но желанной пищей. Ленка ерзает за уроками, прислушиваясь к телевизору: «Мы живем в специально ослабоумленном…» Да какое мне, капитану, дело!

Капитан извлек тетрадку, просунул ее между спинами.

— Вам так удобно? — спросила девушка.

— Мне мешает голова, — посетовал капитан. Жуткая тень легла на страницу.

— В некоторых случаях голова действительно мешает. Есть необходимость читать в автобусе? Детектив?

— Хотите вслух? Это не с вами мы ждали в пять часов на остановке, на Каширском валу?

— Я считаю, что ни на кого не похожа. А мои сапожки вообще уникальны. Да, не видно. Вам не кажется, что я от вас забеременею? Читайте вслух!

— «…нет, я жил! Я мог купить себе женщину, я имею в виду тот предыдущий период, я мог сносно питаться, меня вывозили за город…»

— Это не Жапризо. Вы, молодой человек, не подумайте, что я какая-нибудь дешевка.

— «…Я вижу, вам смешно? Конечно, что стоит это все по сравнению с вашей жизнью, полноценной жизнью любящего отца и двоеженца? Но я был счастлив. Счастьем урода…»

— Какая-то лажа! Что у вас в кармане?

— А это у него не в кармане.

— Кончай хулиганить! Это кто тут?

— Иди тогда отсюда! Ежели хулиганить не хошь!

— Куда?! Да могла бы… я б от вас — на три версты!

Капитан Роальд закрыл и свернул в трубку на груди у соседки исповедь мертвеца. Приближались к месту что-то быстро, не как в тот раз. И может быть, связано такое ускорение течения времени с изгнанием образов? Нет, не появилась ведь Люська-жена, дома осталась Ленка-отличница…

— Уже сходите, мой любезный? А как же детектив?

— Через полчаса поеду обратно. Обещаю без вас не читать. Только вслух и только вам. Или как?

— Может, сойти с вами? Или как?

— Деловое свидание. Ждите на остановке. Вот так меня хорошо осветило? Запомните меня! Пожалуйста! Иду на смертный бой!

— Он пускай на смертный, а мы с тобой, дорогая. За жизнь!

Капитан спрыгнул в слякоть. Опять мало кто к нему присоединился и вроде тут же пропал. Никого на остановке. И на рябом пустыре. Окна зловещей пятиэтажки горят дружно. Черная тропа.

Капитан пошел по тропе.

А ведь снег под фонарем лежит обломками пирожного с шоколадом. Или как песочный торт? Значит, есть хочется? И — выжить?

Во дворе дома, откуда три часа назад вынесли тело Маркина, все скорбно задумывалась знакомая кошка. Воробьи давно легли спать. Кто-то еще вяло возился за сугробом. Детские голоса. Не те тут бабули, не те. Не гуляют, не гуторят. Пустой Двор.

Подъезд. Надписи. Сорок вторая квартира.

Но капитан пошел налево. Позвонил. Еще позвонил.

— Пришел! Участковый! Пришел! Уйди!

— Не ори зря! Всех взбаламутишь. Я к тебе зайду?

— Уйди, мент! Мент! Мент!

— Тихо, чума!

Роальд вошел в квартиру слабоумной.

Все-таки сразу видно, кто здесь живет. Нарочно так-то не перекосишь, не повесишь кверху ногами занавеску, не придумаешь поставить так вперекосяк стол, на котором — засохший давно, но усердно поливаемый, заплесневелый скелет фикуса. На полке все кастрюли почему-то в ряд, хотя места нет, а вложенные одна в другую они бы заняли четверть полки. Хаос на плите, но пользоваться, видно, умеет… Вполне приличный календарь с аппетитной кошачьей мордой и… пожалуйста! — котята. Живые, веселые, сами по себе при собственной миске. Еще, — естественно, — ведущие вполне легальную жизнь тараканы. Может, их она тоже подкармливает, на радость всему подъезду?

— Пришел! Мент! Уходи!

— Поговорить пришел. Вот смотри. Вот это, вот эту тетрадь ты когда-нибудь у Ильи Михайловича видела?

— Бумага? Илья! Безногий! Вот так: тук-тук! тук-тук! Вон там! Стучал!

— На машинке? Отличная память, так-то сказать, у тебя. А еще: у него гости бывали? Женщины? Мужчины? Подумай, Тань!

Таня села думать. Сорвалась с табурета, подлила воды котятам. Заметно стало, что котята относятся к ней с опаской, недоверчиво. Опять села думать. Очень зримо: хмурится, раскосые глазки серьезны. Надула щеки:

— Мент! Уходи, мент!

— Вот черт тебя! Кто у Ильи бывал?! Гости?!

— Ты!

— Опять? Гости! Ну? Мужики? Бабы?

— Ты! Ты был!

— Слушай! Ты мне и давеча то же говорила. На лестнице. Настаиваешь?

— Ты! Вон! Там!

Капитан подошел к окну. Верно. Путь к подъезду — мимо Таниного окошка.

— Я приходил? Это когда же? Утром сегодня?

— Ты! Утром! Мент!

— Тогда надо, Тань, подумать. Но думать будем позжей, так-то сказать. А сейчас скажи лучше, звонил ли ему кто часто по телефону?

— Звонил!

— Женщина?

— Нет! Сука! Телефон: б-р-р-р! Кричал: сука! Безногий! Кричал! Злой!

— У тебя ведь есть ключ? Зайдем тогда к нему?

— Спит! Злой! Не кричит: «Таня! Таня!»

— Он не спит. Его нет. Увезли лечить. Дай ключ!

— Он… — в ее глазках пробудилось какое-то сознание, — он сдох? Да?

— Уехал. Увезли лечить. Пошли. Вот этот ключ? Да проходи, не бойся.

За этой дверью капитан «жреца» не ждал. Вернее, «жрец» его не мог ждать здесь, в своем прежнем жилище. Почему-то капитан был уверен, что его появление здесь никем предусмотрено быть не могло. И вот она опять, квартирка покойника Маркина. Без души и без тела. Остались грязные следы в прихожей. Раздвинуты грубо, до отказа занавески. Не исключено, что сейчас на свет из окон, ставших так притягательно-зловещими, могут слететься соседи.

Телефонная книжка, записная книжка, хоть какой-нибудь листок с номерами телефонов может быть и вот здесь, и в столе, скорее, вон в том пиджаке, во внутреннем кармане. Борис, кажется, проверял карманы? С той же целью: кто, где, когда? И все-таки нужно пробовать.

— Где у него телефонные номера записаны, Тань? Телефоны! Те-ле-фоны! Ну?!

— Вон! Туда клал!

— А говоришь — глуховатая! Запас слов как у попугая! Вот ты какая!

— A y Таньки вот такая, а у Ильюшки вот такой, прочищаем кочергой!..

— Тихо! Не бушуй! Он тебя научил частушки-то петь? Небось… Вот и нашли, Танюшк! Смотри! Эта?

Капитан нашел черную книжечку с серебряным контуром телефонного аппарата на обложке. А ведь вроде лазили в этот ящик.

Роальд сел за стол. Таня осталась в дверях. Халат — враспашку. На виду грязные трусики и лифчик. Так и стоит.

В книжке немного телефонов, и все какие-то служебные. Все магазины, магазины. На букву «К»: Клименский, Кляйман, Колесов… вот просто «К».

— Каварская! — сказал Роальд. — Как, Танюшк, не знакомо? Звонила? Ка-вар-ская!

— Звонит, сука! Сука! Он: сука! Она — сука, сука!..

Роальд отправился в прихожую. Позвонил в любимый ЦАБ.

— Да. Из следственного. За сколько сделаете? Тогда запишите мой. Жду.

— Ну что, Танюшк? — Капитан вернулся из прихожей. — Успеем еще в одно место скатать?

— Сдох! Щупал и сдох!

Казалось, воспоминания ее тронули. Что-то по-детски беспомощно-доброе проступило на жирной, тупой физиономии. Села на тахту, сложила руки на коленях. Задумалась.

— Что? А ты, Танюшка, ведь где-то как магнитофон. С полустертой лентой. Но выдаешь полезные обрывки.

Таня выдала басовитое рыдание:

— Щупал, безногий! Нету! Где? — Она развела руками. — Где?!

Позвонили.

Это из ЦАБа. Откуда же еще? Роальд снял трубку спокойно. Он вообще стал держаться вроде бы уверенно. Выходило не по-ихнему.