Опять же, что люди скажут?

«Чудик какой-то наш сосед, картошку не копает, лоджию не стеклит».

Перед Новым годом, а именно тридцатого декабря, Сергей Степанович ездил к тете Нине с букетом и коробкой конфет.

Он с утра выходил на маленький рынок, который был совсем рядом с домом, около автобусных остановок, и покупал букет – крепкие хризантемы. Тетя Нина любила такие, они долго стояли. Потом он еще раз выходил из дому, покупал конфеты в соседнем магазине. Потом заказывал такси на два часа дня – и обратно, на четыре тридцать.

Дело в том, что Сергею Степановичу было уже восемьдесят три года, а тете Нине, вы не поверите – сто два! В позапрошлом году юбилей справляли. Скромно, но достойно. В ресторане. Тетю Ниночку везли туда на коляске, потому что ресторан был через два дома, и было лето.

Все по струнке ходили перед тетей Ниной.

Вдова атомного академика, который вдобавок был генералом, она жила в старом – но советской постройки – доме в начале Ленинского проспекта, в пятикомнатной квартире, роскошной и неудобной. Там почти все комнаты были смежные, и тетя Ниночка жила в самой большой, с тремя дверями. Главные двери, стеклянные и двустворчатые, смотрели в холл. Стекло изнутри было закрыто атласными занавесками на красивых латунных прутиках. Как только в холле слышались голоса, а значит, кто-то приходил или уходил – тетя Нина тут же подкатывалась на своей коляске к двери и пальцем отодвигала занавеску. Наблюдала, кивала, шевелила губами.

Другая дверь вела в некую изначально вроде бы гостиную – хотя трудно понять замысел великого советского архитектора Щусева, наворотившего такие анфилады. Там жила совсем дряхлая внучка мужа от первого брака, вдова. Эта дверь была всегда заперта, но ключ был у тети Нины. Слава богу, у этой комнаты была еще одна дверь – тоже стеклянная и тоже занавешенная – выходившая тоже в холл, но под углом к тети Ниночкиной. А уже из внучкиной комнаты шла дверь в бывший кабинет генерала-академика, там жил правнук с женой, так что им приходилось пробираться мимо мамы.

Третья дверь тети-Ниночкиной комнаты смотрела в коридор; там были еще две двери, за которыми жила праправнучка с мужем. Спальня и еще что-то маленькое, с узким окном, бывшая комната для домработницы.

Тетя Нина всегда держала эту дверь открытой. Для свежего воздуха. Потому что ее окно выходило на Ленинский, там круглые сутки грохот и гарь, а через коридор была кухня с окном в зеленый двор.

Никто не перечил тете Нине. И она никого не боялась. Не боялась, что ее закинут в богадельню, или не вызовут вовремя врача, или еще каким-то способом сживут со свету и завладеют ее имуществом. Она была хитрее всех. В начале шестидесятых, когда умер ее муж, а ей было едва за пятьдесят, она на все его деньги, на все сталинские и ленинские премии, купила десятка три картин художников Фалька, Поповой, Гончаровой и Ларионова – и через знакомого советского разведчика переправила их в город Цюрих, где они были спрятаны в банке. И составила завещание: чем дольше она проживет, тем больше денег от проданных картин достанется наследникам. Сроку она себе положила сто пять лет – вот тогда сто процентов.

То есть оставалось целых три года, но в прошлый раз она призналась Сергею Степановичу, что неважно себя чувствует и на многое не рассчитывает.

Сегодня Сергей Степанович вспомнил этот разговор, потому что тетя Ниночка стала совсем кожаная, почти крокодиловая. Темно-коричневые квадратные рубцы покрывали ее лицо. Глаз почти не было видно – синие точки в глубине складчатых щелочек. Сергей Степанович вздохнул и отвернулся.

На тумбочке стоял большой старинный радиоприемник красного дерева.

– «Телефункен»? – спросил Сергей Степанович.

– Да, – ответила тетя Ниночка. – Там написано.

– Трофейный?

Но это спросил не Сергей Степанович, а Сережа, это было утром, в воскресенье, двадцать пятого сентября сорок девятого года, он приехал к тете Ниночке, она была сводная сестра ее мамы. Она им помогала. Ее муж, дядя Юра, был генерал-лейтенант, и они получали очень хороший ведомственный паек. Было неприлично положить консервные банки в кошелку и уйти, поэтому он мялся в прихожей, косясь на стеклянные двери, и спрашивал, как дела, как дядя Юра.

– Дядя Юра два месяца в командировке, – сказала тетя Нина. – Чаю выпьешь?

Потом сидели в большой комнате с тремя дверями. Тетя Нина на диване – вот на этом самом, который сейчас! – Сережа в кресле, а рядом, на тумбочке, стоял красивый немецкий радиоприемник.

– Трофейный? – спросил Сережа.

– Нет, – ответила она. – Дядя Юра не был на фронте. Это подарок.

Сережа чуть пожал плечами. Генерал – и не был на фронте?

Тетя Нина засмеялась.

– Сегодня чудесный день! – сказала она, вскочила с дивана, взяла с комода газету и сунула Юре под нос, тыча пальцем в какое-то сообщение ТАСС. – Читай, читай!

Там было что-то очень затейливое и даже ироничное, вроде того, что «секрет атомной бомбы уже давно не является секретом», – но смысл понятен, ура, наконец-то!

– Ого! Правда? – обрадовался Юра. – Ура! Ура-ура, у нас есть бомба!

– Дядя Юра станет генерал-полковником, – тихо сказала тетя Нина. – Получит Сталинскую премию первой степени. И орден Ленина, обязательно. Или даже золотую звезду Героя труда…

– А почему вы так грустно вздыхаете?

– Ты еще маленький, тебе не понять.

– Мне семнадцать лет!

– Маленький, маленький… – Она обняла его за плечи, прижалась щекой, зашептала в ухо: – У тебя уже есть девушка? Ты понимаешь, о чем я?

– О чем? – Сережа не понял и чуть отстранился, а она обнимала его, прижималась к нему вся и шептала: – Вот я и говорю, совсем маленький, ты меня должен слушаться. Ну-ка. – Она оттолкнула его, вздернула юбку и приказала: – Поцелуй ножку!

Сереже было стыдно, что у него такие большие сатиновые трусы. Папины. И еще стало обидно, когда она потом, ловко извернувшись, вытащила из-под вышитой подушки свежее махровое полотенце. Значит, она заранее всё знала? Готовилась? Но она очень красивая была и сладкая. У него больше никогда не было таких девушек, и женщин таких тоже, во всей его длинной взрослой жизни. Они с тетей Ниночкой еще два раза вот так встречались, в этой комнате, всего, значит, три раза, а в последний раз она пальцем провела ему по губам сверху вниз – плям! Засмеялась и сказала: «Женись, маленький! Но в гости все равно приходи!»

Он женился, конечно же. И в гости приходил, с женой, с женой и сыном, и с внуками, и честное слово, руку на сердце положа – начисто забыл этот милый и глупый случай.

А вот теперь вдруг вспомнил.

– Тетя Ниночка, – сказал он. – Двадцать пятое августа. Атомная бомба.

Сполз со стула и сел на пол перед ее коляской.

– Чего тебе? – спросила она.

Он поцеловал ее коленку, твердую, как будто железную, у него потемнело в глазах и сильно стиснуло сердце. Он подумал, что это прекрасная смерть, у ног первой и самой любимой женщины, но из последних сил поднял голову, а она снова провела ему пальцем по губам. Плям! Она засмеялась, тьма вдруг отхлынула, стало легче дышать, и он понял, что жизнь все еще продолжается – больно, унизительно, нестерпимо.

Но терпеть оставалось совсем недолго. Минут пять.

Приснился сон настолько странный, что до сих пор удивляюсь – не приснилось ли мне, что это мне приснилось.

Однако вот.

Меня зовут к столу, и я иду по коридору какой-то старой, интеллигентной, уютной квартиры, мимо застекленного книжного шкафа, и вдруг, покосившись на свое отражение, останавливаюсь и вижу – это не я.

Это седой худощавый мужчина, с челкой, с аккуратными усиками, в очках.