Сладкая дрожь пробежала по всему телу Годдара и от этих слов, и от прикосновения ее руки.

— Это самое крупное дело, которое мне когда-либо поручали, — сказал он. — Правда, у меня нет оффициального положения в этом деле, и я поэтому не могу входить в сношения с предпринимателями. Но союз гарантировал мне полную свободу действий и без всяких условий отдается моему руководительству. Таким образом вся ответственность, фактически, лежит на мне.

Наступила пауза. Годдар прошелся несколько раз по комнате.

— Я чувствую, — продолжал он, — что выиграю это дело! Справедливость на нашей стороне. О, подумайте только, что может принести наш успех для всех этих людей!

— И для вас также, мой друг, — сказала лэди Файр. — Если вы победите, вас ждет место в Парламенте.

Он посмотрел на нее удивленно.

— Неужели вы об этом и не подумали? — быстро спросила она.

— Нет, — ответил он просто, — мне это и в голову не приходило.

Лэди Файр отвернулась и принялась сосредоточенно застегивать перчатку. В глазах женщины иногда слишком ярко отражаются чувства, которые лучше скрыть от мужчины, вызвавшего их. Застегнув последнюю пуговицу, она с улыбкой взглянула на него.

— Я уверена, что вы единственный человек в Англии, который дает такой ответ. Когда вы приступаете к вашей работе?

— Послезавтра. Прежде всего назначена большая демонстрация на открытом воздухе. А затем я примусь за регулярную работу — посещать фабрики, заводы, убеждать, говорить, агитировать за то, чтобы другие союзы пришли на помощь. Работы будет выше головы.

Он откланялся и собирался уходить.

— Не хотите ли пройтись со мною? — любезно предложила она.

Эго была такая честь, о которой Годдар и не мечтал. Он не помнил, чтобы он когда-либо шел по улице с какой-нибудь женщиной, кроме матери или жены. Он шел сейчас рядом с лэди Файр гордый и счастливый. Дорога вела через Хайд-Парк. Осенние листья блестели на солнце, как золото, и придавали всей картине сказочную красоту и великолепие. Немногие гуляющие, казалось, не существовали для него. Впереди тянулась длинная ровная аллея, по обе стороны которой зеленели большие лужайки. Порою лэди Файр поднимала к нему свое улыбающееся лицо. Солнечный луч играл в ее глазах и на золотых завитках ее волос, видневшихся из-под ее шляпы. Странное неизвестное чувство прокрадывалось в его сердце. На всем окружающем лежала волнующая тишина и красота.

Лэди Файр первая прервала молчание. Ее голос был нежен, как серебристый ручей.

— Не буду ли я вам полезной, если приеду в Эклесби?

— Вам стоит только хоть раз взглянуть на меня так, как вы смотрите сейчас, — ответил он, — и вы пришлете мне силы. И это и будет ваша помощь.

— Я… — начала лэди Файр и запнулась. Легкая дрожь пробежала по ее плечам. Затем, овладев собой, она разразилась смехом.

— Я буду выглядеть очень деловитой, уверяю вас? Я заведу знакомства с женами рабочих. Это будет очень полезно для вотирования. Я, ведь, имею некоторый опыт в деле выборной кампании. Но мне никогда еще не приходилось принимать активного участия в стачке. Это будет нечто новое для такой политиканствующей женщины, как я! Вы знаете, я вечно ищу новое. Как вы думаете, позволят ли мне произнести речь, мистер Годдар?

— Нужно будет запросить союз, — засмеялся он, невольно впадая в более легкий тон, на который она перевела разговор. — Но вы действительно приедете и будете помогать нам?

— Конечно!

— Как мне вас благодарить? — спросил Годдар.

— Посвятите меня во все технические подробности рабочей жизни, — ответила она весело.

Он начал обрисовывать ей картину, в которой протекает труд, старался объяснить ей положение рабочего класса, знакомил с цифрами заработной платы. Все эти прозаические слова сегодня звучали для него как-то иначе. В жизни Годдара пробил романический час; и воздух, и деревья, и солнце, и его собственные слова потеряли свой внешний смысл и были полны нового, тайного значения.

Предместье Экклесби — хорошенькое местечко. Там живет местная знать в прелестных виллах, расположенных вдали от проезжей дороги, среди густых садов. Вся эта местность производит самое благоприятное впечатление. Путешественник, въезжающий в Экклесби, может вообразить, что он попал в один из самых благоустроенных городков Англии. Но уже через несколько шагов картина меняется и его ждет неожиданное неприятное разочарование. Виллы сменяются тесно расположенными невзрачными домиками, красными кирпичными строениями, и перед глазами путника представляется рабочий поселок во всем его неприглядном и безотрадном виде. Длинная грязная улица, с двумя рядами убогих грязных домов, с маленькими лавчонками и несколькими общественными зданиями, тянется неровной линией от железнодорожной станции и затем круто сворачивает за угол и здесь называется уже Хай-Стрит. Тут находятся приличные чистые гостиницы и новые магазины, которые стараются как бы освободиться от той грязной жизни за углом. Но, несмотря на все великолепие витрин, несмотря на разнообразие товаров, они не могут дать иллюзии роскоши или обеспеченности. В Экклесби мало удовольствий и развлечений. Небольшой театр ютится на темной боковой улице. По всему видно, что жизнь в городе проходит не в удовольствиях и не в приятном времяпрепровождении, а в тяжелом бесконечном труде. Днем улицы города совершенно пустеют. Но вот звонят фабричные колокола, и огромные фабрики, находящиеся на боковых улицах, выбрасывают из своих каменных ворот бледных истомленных рабочих и работниц. Город превращается в жужжащий улей. Все лавки переполнены. Слышно хлопанье дверей, шум голосов, воздух пропитан алкоголем и дымом дешевых сортов табака. Население почти однородно по типу и костюму. Весь этот город существует только одной отраслью промышленности. Молодежь уже со школьной скамьи неизбежно попадает в ужасную фабричную обстановку. О возможности другой — не фабричной — деятельности здесь не возникает даже и вопроса. Все люди одеваются, едят, думают, живут, даже выглядят одинаково. Женщины и девушки тоже работают на фабриках. Ими кишат все улицы. Они ходят небольшими группами, с непокрытыми головами, в красных платках, шумные, невоздержные на язык. У дверей домов копошатся и кричат сотни грязных ребятишек.

Таков Экклесби в рабочие будни, когда шум огромных машин доносится из открытых ворот. Но совершенно другой вид город имел в день приезда Годдара. Фабрики безмолвствовали, на улицах виднелись унылые фигуры праздных людей. Возбуждение, вызванное демонстрацией, которая происходила накануне и во время которой оркестр играл похоронный марш перед виллами фабрикантов, быстро прошло. Людей, привыкших к труду, угнетала убийственная скука вынужденной праздности; а еще больше угнетала их боязнь за исход стачки. Что и говорить, — очень приятно в воскресный вечер постоять на углу улицы с трубкой в зубах, с руками засунутыми в карман, и поболтать с товарищами; но если эта праздность продолжается целыми днями, то она становится невыносимой. Все, что депутация говорила Годдару, оказалось правдой. Рабочие начали уставать от борьбы. В воздухе уже носились слухи о возможности прекращения стачки. Профессиональный союз все более утрачивал свое влияние. Агенты фабрикантов сновали между рабочими и успешно делали свое дело, распространяя волнующие слухи о прочном положении хозяев и об их готовности выдерживать стачку хоть год. Союз был бедный, небольшой, плохо организованный. Пособия, выдаваемые стачечным комитетом, были мизерны. К тому же большая часть пособия, как водится, пропивалась. Серьезные лишения были у всех перед глазами и давали уже себя чувствовать.

Годдар, со своим практическим умом, сразу уяснил себе положение вещей и увидел, как велика была бы победа, если бы только удалось ее достигнуть. Он понял также, какую громадную ответственность он несет, призывая рабочих к продолжению стачки. Жизнь и смерть города теперь, без преувеличения, были в его руках.