— Им понадобится лет пять, не меньше, чтоб подготовить кого-то из нынешних мастеров к Испытанию, — пояснил для нее Сизобор. — Если поторопятся. А они поторопятся… Сама знаешь — не так это просто. В последний раз место в Совете шесть лет пустовало. Так что с тобой нам, можно сказать, повезло невиданно!

— Три года, — спокойно вмешался Огнезор. — Через три года у нас будет четвертый. Слава, начинай искать подход к Злате: она понадобиться в тройке при Испытании на мастера Разума. Мечеслов, нам нужны три мастера Боли — в своем уме, если ты понял, о чем я…

— Это непросто, — хмыкнул старик.

— Поищи в провинциях. Темнослов в свое время многих выжил. Я не прошу от них услуг или снисходительности — только объективности. Думаю, кое-кто за этот шанс ухватится.

— Ты хочешь провести два Испытания сразу? — догадалась Слава. — Но кто это будет?

— О! — мстительно улыбнулся ей Гильдмастер. — Тебе точно не понравится! Как насчет юного дарования, маленькой беглой лекарки?

— Кого-о?

— Ну, не притворяйся, что не помнишь Милу! — язвительно продолжал он. — Ее способности стремительно развиваются. Я передам ее в хорошие руки, и, уверен, она прекрасно пройдет Испытание!

— Да кто потерпит эту неуклюжую девчонку в Совете?! — всерьез разозлилась Слава. — Ей хоть есть восемнадцать?

— Будет. Через три года.

Девушка зашипела, на миг забыв даже весь свой немалый запас ругательств. Сизобор же громко рассмеялся.

— Клянусь, это станет самой забавной вещью за последние много лет! И ведь главное — наверняка получится!

— Еще и как получится! — заверил его Огнезор. — У девчонки редкой силы двойной Дар. Она быстро освоит все, что надо. А, проведя над ней Испытание Боли раньше срока, Совет во многом развязал нам руки…

— В твоем изложении все кажется таким простым! — ядовито скривилась Слава.

— Это не будет простым, — серьезно возразил он. — Мы играем против всяких правил и должны быть готовы к отпору! А ты, кстати, — даже больше малышки лекарки!

— Почему это? — взъерошилась девушка.

— По многим причинам! Мастера Боли сейчас обезглавлены и обескровлены. Любой человек у них на счету, а за «своего» в Совете они горло перегрызут! Милу и так готовили Темнослову на замену, она, как обладатель самого сильного Дара, должна была проводить Испытание Боли, а значит — со временем стать главным лекарем. К тому же, о моем в ее судьбе участии пока неизвестно почти никому! И я вовсе не стану кричать на каждом углу, что сам намерен стать ее наставником в искусстве Разума: Златодар обучал меня своему мастерству тайно, и, думаю, я последую его примеру… Так что наши с Милой имена свяжут далеко не сразу… Я уверен, что на Испытаниях Мастерства ей не будут чинить препятствий. А вот ты, Слава, — другое дело! Нет в Гильдии человека, кто о нас бы с тобой не сплетничал! Даже с двумя подтвержденными Испытаниями Совет примет тебя далеко не сразу! Формально им не к чему придраться, но уж поверь — нам предстоит выдержать серьезный бой!

— Я способна за себя постоять! — гордо выпрямилась девушка.

— Ну коне-е-ечно! — протянул Огнезор уже с откровенной издевкой. — Ты самоуверенна и тщеславна, но совершенно не умеешь держать себя в руках! И вряд ли хоть приблизительно представляешь, с чем предстоит столкнуться уже завтра! Так что, будь хорошей девочкой, умерь свою гордыню и прислушайся, если не ко мне, то к высокому мастеру Сизобору!

Слава вспыхнула, уязвленно притихла — да так и просидела до конца собрания, внимательно во все вникая, пытаясь разобраться в незнакомых интригах и хитростях. Полная злой решимости доказать, что и она чего-то стоит.

Но лишь распрощавшись со всеми, уже на пороге своей комнатушки, мастер поняла вдруг, что все-таки на самом деле там случилось. Огнезор не мог больше ее удерживать на крючке слепого обожания — и он нашел новый способ. Гордость. Самолюбие. Всегдашнее желание быть лучшей…

Он снова поймал ее.

Худшее, что может случиться с любым охотником, — забрести в одиночку в логово к хищникам. Ленивые и сонные, исполненные высокомерного самодовольства, присущего всякому сильному, страха не знающему зверю, они могут щуриться на несчастного смельчака — желтоглазо и, в общем-то, равнодушно, слегка подергивая хвостом в бессловесном предупреждении. Могут потягиваться — красиво и напоказ, играя под драгоценной шкурой бугристыми мускулами; даже сладко зевать, невзначай обнажая острые зубы… И все же… какими бы спокойными они не казались, какими бы расслабленными не делала их теперешняя сытость — рано или поздно, то ли вновь проголодавшись, то ли просто решив поиграть, звери запустят в теплую плоть забредшего к ним глупца свои грозные, в боях проверенные клыки.

А коли жертва, к тому же, пахнет наглецом, пытавшимся подрезать им когти да надеть ошейник, то даже ждать особо не придется!

Лишь столкнувшись с высокими мастерами в Зале Совета, Слава поняла, насколько прав был, предостерегая ее, Огнезор. Чем дальше, тем больше чувствовала она себя — нет, даже не охотником! — наглым козленком, с размаху влетевшим в пещеру к зимним барсам.

Ее не отвергли открыто. Даже приняли — любезно и покровительственно. Рассыпались поздравлениями, расплылись приторными улыбочками… Но с первых минут определили новому мастеру место неразумного ребенка, с чьим мнением никто не будет считаться. Когда же решилась Слава все-таки подать голос — оплели затейливой сетью фраз, утопили в словесном кружеве, засыпали правдой и ложью, так что, растерянная, совсем сбитая с толку, она не сразу поняла даже, отчего змеятся губы оппонентов ухмылками, и лишь спустя бесконечный миг тишины вдруг вспыхнула, уловив, наконец, в шелухе слов тщательно, тонко вкроенную издевку…

И с каждым днем становилось все хуже. За всяким звуком, слетающим с ее уст, приходилось теперь внимательно следить. Всякий взгляд или жест — опасливо сдерживать. Вновь и вновь высмеивали ее, выставляли глупой, путали в простом и очевидном — чтоб затем беспощадно выпороть за мельчайшую оплошность. Любую фразу перекручивали, перевирали, извращали настолько, что порой Слава даже не успевала заметить, как из ярой противницы очередной светлой идеи Совета превращалась внезапно в защитницу. И вот уже имя ее стоит под утверждающей печатью — а она лишь бессильно открывает рот, не понимая, как такое случилось, и почему ее здравые, крепкие аргументы куда больше пригодились не ей, а сопернику, лишь доказав то, что должны были опровергнуть…

Это было хуже любой смертельной драки — постоянная битва слов, непрекращающееся испытание риторикой, которое, чувствовала мастер, она раз за разом проваливает. Все ее выступления оказывались невпопад, доводы — слабы и нелепы, любая попытка интриги приводила к провалу.

Вновь и вновь оставалась Слава обманутой. Униженной. Смешной и глупой.

Проигравшей.

На десятый день в своем новом статусе хотелось ей господ советников искромсать да изрезать с особой жестокостью — а после запереться в непривычно роскошных покоях и кричать, ругаться, рыдать в подушку…

Но она сжимала кулаки и сцепляла зубы, долго и зло лупила противников на тренировках, всласть орала на неумелых учеников да подмастерьев — делала все, что угодно! Кроме жалоб и просьб о помощи…

Огнезор никогда больше не увидит ее раздавленной!

Никогда!..

Слава сдалась на тринадцатый день.

За полчаса до обеденного гонга стояла она на последней ступени перед арочной дверью в Верхние Покои и, сгорая от стыда, ожидала, пока мальчишка-караульный доложит о ней Гильдмастеру. Посланник не спешил, позволив вовсю расцвести ее сомнениям, — и, словно издеваясь, вернулся лишь тогда, когда мастер готова была уже сбежать, позорно и трусливо пустив все беды на самотек.

— Господин готов принять тебя, — равнодушно, совсем без почтения к новому ее рангу, сообщил наглый рыжеволосый паренек, чем-то, видимо, симпатичный здешнему хозяину, ибо чаще других замечали его в карауле под Верхними Покоями. Славу такие пронырливые, бесшабашные нахалы лишь раздражали, но необъяснимая склонность Огнезора к подобным личностям всех возрастов и званий вынуждала ее до сих пор смирять свою неприязнь.