В их случае алхимический процесс не мог быть исключительно символическим, коль скоро Бойль и Ньютон хорошо осознавали разницу, да и в любом случае, если бы он был символическим, то у Бойля не было бы причины использовать замысловатые шифры, а у Ньютона – засекречивать свои бумаги. Не могли ли алхимики открыть некие методы, которые еще только предстояло разработать ортодоксальной науке, но которые были обнаружены Бойлем и Ньютоном?

Не может ли быть так, что многократные перегонки или медленное нагревание в течение длительных периодов времени способны вызывать такое изменение в простом или сложном веществе, что оно в буквальном смысле может превращаться в продукт с весьма экстраординарными свойствами?

Было ли нечто подобное когда-нибудь продемонстрировано современной наукой?

На это можно прямо ответить – да.

Из сочинений Зосимоса очевидно явствует, что алхимия, какие бы физические секреты она ни скрывала, стала химической метафорой того же духовного поиска, который является подспудной целью герметического учения. Духовный поиск, который приходилось скрывать, поскольку слишком часто его боялась и яростно преследовала как гражданская, так и религиозная власть.

Дистилляция первого материала – ртути – в течение длительного периода времени посредством ровного нагревания до получения «философского камня» являлась одновременно и практическим упражнением в аскезе, и символом успехов, достигаемых в очищении внутреннего существа алхимика. Вот как мы должны понимать сказанное Зосимосом другу, женщине-алхимику по имени Феосбия: «Делай это, пока не станет совершенной твоя душа». Алхимия, согласно Зосимосу, являлась божественной тайной.

В предыдущей главе мы обращались к «Поймандру», первому тексту в собрании Книг Гермеса Трисмегиста, известном как «Hermetica». Мы видели, что он повествует об ученике, который ищет посвящения в божественную тайну. Посвящение, которое достигает своей глубинной точки в виде всеобъемлющего видения света. Зосимос, в своем обращении к Феосбии, прямо ссылается на «Поймандра», равно как и на еще один диалог в «Hermetica», четвертый, носящий название «Тигель». В последнем речь идет о связях между человеком и божественным началом. В нем подчеркивается непреходящая, вечная природа источника всего сущего. Тигель (в фигуральном понимании) являлся символом инициации или посвящения, которое наделяло знанием и бессмертием. В том же тексте также упоминается и о реинкарнации.

Зосимос наставлял Феосбию: «Не блуждай в поисках Бога; но сиди спокойно дома, и Бог, который везде и повсюду… придет к тебе».

Этот процесс создания «камня» нередко выражался символически, словно то было рождение, следовавшее за длительным периодом беременности. Это хорошо – пускай и криптографически – передано женщиной-алхимиком Клеопатрой:

«Ибо, как птица согревает свои яйца теплом своего тела и приводит их к назначенному сроку, точно так же и вы согревайте вашу смесь и приводите ее к назначенному сроку… готовьте ее на умеренном огне… Затем снимите ее с огня; и когда душа и дух соединятся и станут одним, бросьте на тело из серебра, и вы будете иметь золото, какого не содержат сокровищницы царей».

Она продолжает: «Узрите тайну философов, которую наши отцы поклялись вам не открывать и не разглашать. Она имеет божественную Форму и божественное Делание».

Секрет оставался сокрытым, но никогда не утрачивался. Более того, английский масон и алхимик семнадцатого века, хранитель древностей и известный коллекционер, в честь которого был назван музей, Илайес Ашмол пояснял во введении к своему компендиуму британской алхимии, который он опубликовал в 1652 году, что алхимик «не столько радуется тому, что он может изготовить Золото и Серебро… сколько тому, что он видит, как раскрываются небеса…».

3 декабря 1990 года в городке Джармсала, резиденции тибетского правительства в изгнании, что находится у подножия Гималаев на севере Индии, группа телевизионщиков с Би-би-си вела съемки внутри пестро украшенного храма. Они записывали на пленку церемонию того, как некий тибетец раздавал благословения почтительным хозяевам – выстроившимся в очередь паломникам, – которых, одного за другим, ему постепенно представляли. Правда, этой царственной и священной особой Тибета был всего-навсего пятилетний ребенок, маленькая независимая фигурка, казавшаяся едва ли не крошечной на фоне массивного и пышного трона, на котором он восседал.

Ребенок с большим достоинством высидел трехчасовую церемонию и держался с тем же самообладанием все остальное время, пока совершались продолжительные ритуалы. Причиной такого благоговейного внимания со стороны окружающих было то, что этого юного мальчика считали реинкарнацией высокочтимого Линя Ринпоче, высокопоставленного ламы, который умер за шесть лет до этого.

Тибетцы относятся к повторному рождению лам как к обычному явлению; их новые воплощения отыскивают разными способами, с помощью письменных намеков, оставленных умирающим ламой, или разного рода мистических откровений, обыкновенно изрекаемых в состоянии транса государственным оракулом Тибета. Как и полагается, после смерти Линя Ринпоче были предприняты поиски его нового воплощения.

А поскольку в данном случае почивший лама был ближайшим другом Далай-ламы – пребывавшего в изгнании лидера тибетцев, – то последний сам взялся отыскивать мистические подсказки в собственных медитациях и озарениях.

Первым полученным им откровением было то, что лама, по прошествии года, повторно воплотился в одном из жителей тибетских анклавов в Индии. Поэтому поиск начался именно в этих общинах. К концу первого года в списке возможных кандидатов числилось 690 детей. Последующие озарения и мистические откровения сузили выбор местонахождения до одного поселения в двух часах пути от Джармсалы, где уже были взяты на заметку десять юных мальчиков.

Мальчиков посетила официальная делегация, однако первоначальные результаты были неутешительными. Никто из детей, казалось, не чувствовал себя спокойно и безмятежно с экзаменаторами и не выказал никакого намека на какие-либо воспоминания, которые могли бы внушить мысль о реинкарнации Линя Ринпоче.

Посетители отметили, впрочем, что отсутствовал один маленький мальчик. Им было сообщено, что со времени первого опроса у него умерла мать и он был помещен в другую школу, в тибетскую сельскую школу для детей в самой Джармсале.

Тогда делегация отправилась туда. Когда экзаменаторы прибыли на место, к ним радостно вышел совсем маленький мальчик и с готовностью взял за руку одного из посетителей. Им сообщили, что это и есть тот самый мальчик, ради которого они приехали. Начало было обнадеживающим.

На следующий день с мальчиком беседовали представители более высокой депутации. Во время беседы с ним они вручили ему четыре нитки четок; одни из четок некогда принадлежали покойному Линю Ринпоче. Без малейшей тени сомнения мальчик тут же взял четки последнего и стал перебирать их пальцами левой руки так, как делают это те, кто умеет ими пользоваться. Вспомнили, что в юности Линь Ринпоче был левшой. Экзаменующие еще больше уверились в том, что именно этого ребенка они искали.

На следующий день юный мальчик предстал перед Далай-ламой, который позднее сообщал:

«Когда я принял мальчика в моей резиденции и его доставили к дверям, он повел себя так же, как делал его предшественник. Было ясно, что он помнит о своем прежнем пребывании здесь. К тому же, когда он вошел в мой кабинет, он сразу же признал одного из тех, кто находился в моей свите…»

Опекун мальчика, некогда многие годы служивший Линю Ринпоче, вспоминал:

«Было множество случаев, которые подкрепили нашу веру. То, как он вел себя, когда ел, то, как улыбался. Он многое делает из того, что характерно для прежнего хозяина… Он всегда чутко припоминал прошлых товарищей и учеников, особенно западных учеников прежнего хозяина. Он называл некоторых близких учеников по именам».