— Он и не должен сидеть. А для вас вредно, столько ходить.

— У него все лицо ввалилось, — Дорис поднесла ко рту посудное полотенце и снова засмеялась. — Простите меня, но у людей такой смешной вид, когда отойдет заморозка. Похоже на велосипедную шину, из которой вышел весь воздух. К счастью, я сама себя не видала. Дантист сказал, лучше не смотреть.

— Не пора вам поставить новые протезы? Не сжимаются без них челюсти?

В следующий четверг она в семь утра позвонила м-ру Бортуику:

— Я очень прошу простить меня, но стряслась неприятность. Нет, не со мной, с Вилли. Но мы все же получили новые зубы. Нужно всегда уметь видеть приятное. Я зайду попозже, если смогу.

Вернувшись в тот вечер с биржи, м-р Бортуик застал Дорис, которая со слезами чистила серебро.

— Надеюсь, вы не удивляетесь, что видите меня, м-р Бортуик, сказала она.

— Что случилось?

— Чего и следовало ожидать. Не успели мы получить свои зубы, как Вилли должен был отправиться в больницу в срочном порядке. Рано, когда развозят молоко, явился человек на велосипеде. Мне приходило в голову, что, может, все, что Вилли толкует, как он не может пошевелиться, это — «психокологическое», ну, как это? Я хочу сказать, он все это воображает, потому что ему кажется, что у него не такие хорошие зубы, как у меня. Но срочный порядок есть срочный порядок, и человек на велосипеде приехал, с письмом, где все черным по белому. Там говорилось, опасность внутреннего кровоизлияния. «А я не пойду, — заявляет он. Вы же знаете, какой он насчет больницы. А нет ли у тебя, мать, пустой банки? — говорит. — Хорошей большой банки, потому что я купил полтора фунта отличных новеньких панельных гвоздичков и они все высыпаются из кулька и рассыпаются по всему сараю». Достала я ему его банку. Из-под огурцов. И он поплелся в сад, а к тому времени, как он вернулся, я уже сложила его чемодан и говорю: «Все готово». «Я не пойду, — сказал он; уселся перед теликом и принялся подгонять пазы, орудуя молотком и стамеской. Отличный был кусок дерева, хотя весь наш прекрасный, чистый ковер был засыпан стружками. «Все твои вещи собраны», — говорю я, мы отправляемся». «Мне нужно закончить мою работу, — говорит. — И потом, ты не почистила мои зубы».

— Вы еще, кроме всего прочего, и зубы за него чистите?

— Он говорит, чистка — это моя сильная сторона. Я чищу оба протеза. Я положила их на ночь в воду, а рано утром отдала ему, но его это не устраивало. Он сказал, что не пойдет в больницу, пока у него зубы забиты остатками завтрака: Я только что их вычистила, но по части этикета он ужасно строгий. Так или иначе, я ему говорю, что, раз он идет в больницу, он и не получит никакого завтрака. Там не любят, когда больные являются с полным желудком.

— Вы целый день убираете, а потом еще должны чистить двое протезов?

— Проблема была в том, как сдвинуть его с места. Во всяком случае я снова почистила его зубы и свои тоже, на счастье, — и мы прибыли в больницу. Из-за опасности кровоизлияния я несла его чемодан, и говорю: «Он явился в срочном порядке». В регистратуре уставились на него, а я принесла ему воды. А леди-регистратор говорит: «Вы не получили нашей телеграммы, где говорилось, что в анализах вышла ошибка? Мы боялись, говорит она, что, может, и не получили, и послали письмо с подтверждением». — Вилли побледнел как простыня, и сказал очень быстро и решительно, точно снова вернулся в армию: «Никаких телеграмм и никакого письма не получали». А потом быстро говорит мне: «Пойдем-ка, лучше отсюда». А леди, она не знает, как трудно его туда притащить, говорит, что это совсем неплохо, потому что у них забастовка в палате и все санитары ушли. Вилли всего скрючило. «У него боли?» — спросила леди. — Мы вызовем одного из дежурных». Мы все ждали и ждали, и Вилли никак не соглашался, чтоб его осматривали без меня. Он сказал, уж если на то пошло, я его жена. Так вот один милый молодой человек, очень опрятный, только, я бы сказала, очень измученный, долго стучал Вилли по пояснице, а Вилли вопил и говорил, что у него и с зубами хлопот не оберешься, только почек ему еще не хватало, а доктор сказал, что, по его мнению, может, это просто напряжение, и Вилли его ударил. Тогда этот милый молодой человек проводил нас оттуда, а Вилли извинился, и когда мы ехали в автобусе домой, мы толковали с ним насчет того, как быть с его банками для гвоздей. Он говорил, что ему не хватает банок и все это прекрасно, но профессионально работать невозможно, если у тебя нет таких банок, каких тебе нужно, и столько, сколько нужно.

Когда Дорис вернулась домой с работы, ни письмо, ни телеграмма еще не приходили. Зато явился полицейский на велосипеде. Он снял перчатки и стоял в гостиной в резиновом макинтоше — голос у него звучал встревоженно.

— Вам в нем не жарко? Может, стаканчик пива? — спросила Дорис.

— Вашего мужа вызывают в больницу, — сказал полицейский.

— Мы только что оттуда, — твердо сказал Вилли.

— Они пытались дозвониться после того, как вы ушли, — сказал полицейский, — набросив достаточно времени на дорогу, но говорят, наверно ваш телефон не работает. Они сказали, что сообщат об этом.

— Как они узнали номер? — спросил Вилли. — Я не пойду.

— В больнице сказали, что это срочно; просили расписаться.

— Это не может быть срочно, — сказала Дорис со слезами, наливая из бутылки пиво для полицейского. — В бланке сказано — в пятидневный срок.

— Срочные дела делаются медленно. Благодарю, но на работе я не пью, — сказал полицейский.

— Какая это работа, — сказал Вилли. — Так, увеселительная прогулка, покуда тебя самого не прихватит. Вот моя жена понимает. Говорят, срочно! Пять дней!

— Далеко не увеселительная прогулка под таким дождем, — сказал полицейский.

— Да, пожалуй, — сказал Вилли.

— Вы насквозь промокли. Если так ходить на пустой желудок, того и гляди помрешь, — сказала Дорис полицейскому — тот взял кусок пирога с тмином. Потом он удалился, заполучив, вместо Вилли, подпись Дорис. Вилли попытался уйти от беды, отправившись в Паб, и, вернувшись, с торжеством объявил Дорис, что нет ничего удивительного в том, что они не получили телеграммы, потому что сам он видел, как разносчик телеграмм сжигал на заднем дворе кипы желтых телеграфных бланков. «Чтоб согреться, — сказал он», — пояснил Вилли.

— Только что звонили по телефону из больницы, чтобы подтвердить, — сказала Дорис.

— А зачем ты подошла к телефону?

— Потому что могло быть что-нибудь важное. Так и вышло.

— Опять срочно, я полагаю, — в испуге яростно проговорил Вилли.

— Они узнали, что наш телефон работает. Они и так сердились, что полицейскому пришлось зря ездить. Я им сказала, что это не может быть так уж срочно, если тебе нужно явиться к ним через пять дней, а доктор рассмеялся и сказал, чтобы ты попробовал прикладывать теплое. Сегодня будешь спать внизу, в тепле.

— Это почки. Ничего нового они не смогут сказать про мои почки. Как они у меня разладились на войне, так и тянется.

— Я бы сказала, это от работы на холоде, там у бункера, — сказала Дорис.

— Клевещешь на мой бункер.

— Да я не про твой бункер. Я про маленький, который они нам предоставили во время войны. Будешь спать на диване, с хорошенькой грелочкой.

— А ты где ляжешь?

— Я буду спать в твоем телевизионном кресле. Если я крепко засну, я сверху тебя не услышу.

— Кресло для сна не годится.

— Я возьму одеяла, на которых глажу, будет вполне удобно. Я могу принести их из шкафа, где они проветриваются.

Несколько часов спустя, и за два часа до того, как ей идти на работу, он со вздохом проснулся. Через минуту она стояла, наклонившись над ним со стаканом теплой воды и таблеткой аспирина. Потом она позвонила в больницу, водя пальцами по резной коробочке для лекарств, которую смастерил для нее Вилли, хотя принимать таблетки она не особенно любила. «Подойдет для твоих шляпных булавок», — сказал он. Смешно, за все эти годы совместной жизни он не заметил, что она не носит шляпных булавок.