— Вы не должны позволять, чтобы ваша жена и готовила, и работала, да еще добывала для вас материал, — сказала Мэрион.

— Странным образом в женщинах уживается что-то отжившее вместе с анархизмом и тягой к новому, — сказал Билли.

Вилли сурово посмотрел на него и сказал:

— Не смей так говорить со своей матерью.

— Отец тоскует по своей мастерской, — сказала Дорис.

— Садовому сарайчику.

— Если это — садовый сарайчик, то это моя вина. Я сохранила лозы, которыми он зарос.

— Гордится, — сказал Билли, обращаясь к Вилли. — И правильно.

— Они застят свет, — сказал Вилли.

— Да там окна — квадратик шестнадцать на шестнадцать. Да к тому же стекла матовые, — сказал Билли. — Нечего удивляться, что не видно.

— Восемнадцать на восемнадцать, — поправил Вилли. — Ты помогал мне мальчишкой вставлять их. Лет десять тебе было. Странно, отчего ты не помнишь размеров.

— Дорогой мой, это было так давно, — сказала Дорис. — У него не такая память, как у тебя.

— Зато он никогда не забывал поливать твои кактуса, — сказал Вилли.

— Кактусы, — сказала Мэрион. Зазвонил телефон. Мэрион сняла трубку.

— Конечно, она привыкла к телефону, раз она библиотекарша, — сказал Вилли.

— Никак не могу к нему привыкнуть, — сказала Дорис.

— Это один из ее джентльменов поставил, — продолжал Вилли.

— Я всегда говорил, что от него только лишний расход, но ее джентльмен заявил, что он ему нужен, чтобы с ней связываться.

— Это из больницы, — сказала Мэрион Вилли, — Вас спрашивают.

— Повесь трубку. — Наступила тишина, он топнул ногой и хватанул на кухне пива. — Никто не обязан отвечать на звонки, если он не желает.

— А чем же ваш муж целый день занимается? — спросил в четверг на следующей неделе у Дорис один из ее «хозяев», обеспокоенный тем, что шестидесятивосьмилетняя женщина должна работать, чтобы содержать своего уставшего шестидесятичетырехлетнего мужа. Хозяин (самый давний и самый любимый из всех, у кого работала Дорис) был высокий, сутуловатый мужчина; звали его Роджер Бортуик и работал он на бирже.

— Он столяр, это его хобби, — с гордостью сказала Дорис, прикрывая зубы. Она усмехнулась и сказала: — Прошу прощения за зубы.

— Вам нужно их подлечить, — сказал м-р Бортуик.

— У меня все в порядке, — ответила Дорис. Она приходила каждую неделю убирать его квартиру и, уходя, оставляла ему записочки на старых квитанциях из прачечной, где говорила, что со здоровьем у нее все обстоит прекрасно и что она надеется, что ее записка застанет и его в таком же добром здравии, в каком сейчас пребывает она.

— На будущей неделе мы опять идем к дантисту насчет новых хороших протезов. Тогда вы меня не узнаете, — сказала Дорис, продолжая чистить серебро.

— Когда мой дед уходил на пенсию, ему подарили красивый серебряный поднос. А Вилли на работе ничего не подарили, потому что он ушел по болезни.

— Не знал, что он был болен. Думал, его только зубы беспокоят.

— Что-то с ним неладно, м-р Бортуик, только он не любит об этом распространяться. Говорю вам, затащить его к доктору — это все равно, что засадить кошку в таз с водой. — Наверное, придется мне усыпить его наркозом, чтоб доставить в больницу, вот как. Хорошо еще, что все его зубы вырвали за раз. Дантист его сразу раскусил. В понедельник он и говорит мне, тихонечко так: «Намучились, пока притащили его сюда?» Умные люди, эти дантисты. Он такой человек, который внушает доверие. Я отвела его в сторонку и говорю: «Будь я на вашем месте, я бы все их повыдрала за один присест, коли вы уж за это взялись, потому что еще раз мне его ни за что затащить». Потом подумала про себя, да и говорю: «Можете выдрать заодно и те, что остались у меня, это его подбодрит». Он так удивленно посмотрел на меня, а потом глянул на Вилли, который сидел в зубоврачебном кресле, вцепившись мертвой хваткой в поручни, словно боялся, что кресло вот-вот опрокинется. Осмотрел мне рот и сказал, что он считает, что это неплохая идея. Вилли хотел, чтобы я осталась с ним в кабинете, и дантист разрешил мне остаться, чтоб его успокоить.

— А потом и вам вырвали. И никто не присутствовал, я полагаю.

— Ну, женщинам легче. Вилли приходил в себя.

— И помимо всего вы еще выводите его гулять, чтобы оторвать от телевизора, даже когда вы, наверное, просто валитесь с ног от работы.

— Он не может ходить один. Он даже на почту один не ходит, хотя выбегает, если я забуду, принести пива и курева. Он действительно счастлив только тогда, когда занят своим столярным делом.

— Он сделал мне прекрасную шкатулку для заколок.

— Я говорила ему, что как у холостого мужчины у вас нет заколок, но он заявил, что ее можно использовать для запонок. Он твердо решил сделать для вас что-то изящное, но его настоящее призвание — большие вещи. — Она широко повела в воздухе рукой, с тряпкой, которой она чистила серебро. — Изголовья кроватей, горки, бары, в таком роде. — Она опустила тряпку, обмакнула зубную щетку в блюдечко с порошком и принялась чистить вазу для цветов георгианских времен. — Должна признаться, я жду не дождусь того дня, когда снова стану пользоваться такой штукой. Зубной щеткой. — Дорис снова засмеялась, прикрыв рот рукой. Дантист сказал мне не смеяться, потому что морщины становятся заметнее. Заметны у меня морщины?

— Мне бы хотелось, чтобы вы не работали так много, — сказал м-р Бортуик. — Каждый четверг вся кватрира просто блестит.

— Вы самый аккуратный человек, какого я знаю. Здесь и делать нечего: почистить серебро, да бронзу, да прибрать постель. Извините, что я об этом говорю, но я знаю, когда здесь бывает ваша девушка. Она не знает, что бахрома на покрывале, которым покрыта постель, должна быть в ногах.

— Вы все-таки слишком много работаете, если посмотреть, сколько вы делаете, да еще ухаживаете за Вилли.

— По правде говоря, он сам не свой с тех пор, как у него началась эта кутерьма с зубами, а так обычно с ним мало хлопот.

— Но ведь вам обоим вырвали их в одно и то же время, и вы же не устраиваете никакого шума.

— Я даю ему прекрасное картофельное пюре и протертую кашу. Ничего такого, что нужно было б жевать. — Дорис подняла одну руку к лицу, другую — к своему только что сделанному перманенту, и застенчиво усмехнулась. — Вот мы говорили о морщинах. У него рот совсем ввалился.

— А у вас ничего такого не заметно. Особенно в этой новой шляпе.

— Знаете, м-р Бортуик, Вилли сказал мне: «Ради Бога, пойди и купи себе шляпу с вуалью, и сделай перманент, покуда Министерство здравоохранения раскачается. А я вижу, как у него вваливается рот, и беспокоюсь, что он никогда не встанет на место; но он не из тех, которые смотрятся в зеркало, так что он не волнуется.

— Вы не разрешите мне направить вас к моему зубному?

— Как, нас обоих? — у Дорис был испуганный вид — Только одно может сравниться с платным доктором, это — платный дантист. Не хотела б я, чтобы ваш дантист увидел меня в таком виде. И потом, деньги не растут на деревьях.

— Если бы вы не возражали, я бы записал это на свой счет.

— Это было бы неудобно.

— Вилли должен был бы зарабатывать, как и вы, Дорис. Ему следовало бы работать.

— Он увлекается телевизором. Я бужу его утром, даю ему хорошую чашечку чаю, и обычно он так и сидит в гостиной, пока я не вернусь с работы. Потом мы идем гулять. И еще у него столярное дело.

— Но вы ведь старше его.

— Да, зато ему приходится тут больше таскать. — Дорис похлопала себя по животу. — Он завидует моим брюшным мышцам. Говорит, что его испортились от чаю, который он дует весь день. Доктор сказал пить по чашке каждые два часа для промывания почек. — Ее руки невольно потянулись за спину и она выпрямилась, воображая, каково быть на месте Вилли.

— Дело не в почках, дело в вечном сидении перед телевизором. Так нельзя. Вы выполняете в день три работы, а потом еще должны водить его на прогулку, когда вернетесь, — сказал м-р Бортуик.

— Доктор сказал, что необходимость постоянного сидения вредит его здоровью.