— Мы не будем одиноки в своей священной борьбе. Как только зажженное вами пламя разгорится, к нам на помощь придут мусульмане Афганистана и Кашгара, к нам на помощь придет великая Англия. Государственные мужи Англии, верные наши друзья, всегда поддерживали нашу борьбу с русскими. Достопочтенный Эффенди, прибывший сюда со мною, проделал большой и опасный путь, чтобы передать нам привет наших английских друзей, — благосклонно указал Миян на усатого мужчину. — Военный опыт Эффенди будет очень полезен нашему доблестному Насырхану.

Во время панегирика в честь Англии второй, более молодой спутник Мияна сидел нахмурившись, явно недовольный и обиженный. Заметив это, Миян Кудрат Хозрет спохватился и тем же благосклонным тоном продолжал:

— Отвага наших борцов за веру вызвала симпатию многих офицеров старой русской армии. Уважаемый Игнатий Гунбин, — указал Миян на второго своего спутника, — до революции — большой офицер, почти генерал, приехал сюда, чтобы установить связь с нашими друзьями в России и за рубежом, в Европе.

Все были поражены. Только Шадыбай недовольно проворчал:

— Как же так, газават против русских — и русские помогать будут…

— Не все русские стали коммунистами и хотят строить колхозы, — успокоил его Миян. — Если русский ненавидит коммунистов, он наш друг. А почтенный господин Гунбин к тому же не совсем русский. Он почти наш единоверец — крещеный татарин.

— Я из Казани, — объяснил Гунбин. — В детстве меня звали Абдуллой.

— Завтра они с надежным проводником уйдут в отряд доблестного Насырхана-Тюри. Необходимость помочь этим двум нашим друзьям пройти сюда, не вызывая подозрений ГПУ, и послужила причиной моего приезда к вам.

— Соблаговоли, святой отец, выслушать просьбу своего верного слуги, — склонившись перед Миян Кудрат Хозретом, попросил Абдурахим Нурмухамед.

— Говори, — милостиво кивнул Миян.

— Разреши вместе с этими почтенными господами направить еще одного джигита.

— Что за спешка? — удивился Миян. — Уйдет в другой раз.

— Это опасно, святой отец. Молодого джигита ищет ГПУ. Бежал от расстрела.

— Бежал от расстрела… из ГПУ, — изумился мулла. — Такое может совершить только человек, особо избранный аллахом.

— А надежен этот джигит? Не выдаст? — заколебался Миян.

— Он сын Мухамеда Палвана. Его отец был любимым курбаши Рахманкула, да примет его аллах в селениях праведных.

— Видать, на самого Мухамеда Палвана милость аллаха не распространилась, — лукаво поблескивая глазами, елейным тоном проговорил Таджибай. — Не удалось ему, бедняге, удрать от ГПУ. Сынок-то более смекалистым оказался.

— Мухамед Палван? — укоризненно взглянув на Шадыбая, проговорил Миян. — Помню, помню. Славный был воин-мученик за веру. Хорошо. Пусть сын мученика идет вместе с господами. Я упомяну о нем в своем послании к Насырхану.

— А не пронюхает, святой отец, ГПУ об истинных целях вашего приезда сюда? — внешне почтительно, но с большой долей иронии спросил Мияна Шадыбай.

— ГПУ знает, что я здесь, — сделав вид, что не замечает иронии, ответил Миян. — Официально я поехал для того, чтобы уговорить Насырхана сдаться и распустить воинов по домам. Но, — с лукавой усмешкой добавил он, — я не мог разыскать доблестного Насырхана, и потому моя поездка оказалась безрезультатной.

Все захохотали. Переждав смех, Миян сказал, поднимаясь с ковра:

— Мы порядочно засиделись. Почтенному хозяину пора отдохнуть.

— Прошу вас, святой отец, — склонился перед Мияном Абдурахим. — Для вашего отдыха все приготовлено.

Поддерживаемый под руку Абдурахимом и муллой, Миян Кудрат Хозрет вышел из комнаты. Следом за ним потянулись на отдых и остальные гости.

Проводив глазами торжественно шествовавшего через комнату Мияна, Тимур отошел от отверстия в стене. Тело, долгое время скрюченное в неудобной позе, ныло.

«Все идет как надо, — подумал Тимур, размахивая руками и наклоняясь, чтобы размяться. — Если Миян упомянет обо мне в своем письме к Насырхану, это обеспечит мне полное доверие Насырхана. Да, все идет хорошо, даже лучше, чем мы рассчитывали».

И все же сердце Тимура сжималось от предчувствия близкой и неотвратимой опасности. В самом деле, до сих пор он в любую минуту мог уклониться от беды. Достаточно было свернуть с безлюдных межкишлачных дорожек на магистральную большую дорогу, контролируемую конниками Лангового, и он оказался бы в полной безопасности. Да и в любом, самом захолустном кишлаке он, в случае нужды, успел бы укрыться у людей, на которых мог полностью рассчитывать… Но с завтрашнего утра ничего этого не будет. С завтрашнего утра он полностью отрежет себе все пути отхода, на долгое время надев на себя личину басмача, слепо ненавидящего коммунистов…

Тимур тяжело вздохнул. Надо — значит, надо. Хорошо, что под халатом и рубашкой, согретый теплотой тела, притаился до поры старый, верно послуживший еще его отцу, наган. Если все же придется держать последний бой, этот надежный друг не подведет. А если в эту минуту поблизости будет Насырхан, уж тут-то Тимур промаху не даст. Первую пулю получит старый шакал. Промаха не будет.

Полутьма позднего вечера отступала перед натиском ночной темноты. Холодный ветер то налетал шумными яростными порывами, то, стихая, тревожно шелестел в листве деревьев. На обочине дороги, пролегающей среди пустынных полей, стояли двое дехкан. Одетые в серые от пота и пыли матерчатые рубахи и подвернутые до колен штаны, они, казалось, не замечали ни холода, ни яростных наскоков ветра. Один из дехкан стоял, устало опершись на кетмень, другой, вскинув его на плечо, вытянулся, как струна. Оба с тревогой вглядывались в полутьму и настороженно прислушивались.

Километрах в двух от них горел кишлак. Оттуда, из пылающего кишлака, доносились крики мужчин, вопли женщин и глухие одиночные выстрелы.

— Жгут Зоркент, — негромко проговорил молодой дехканин с кетменем на плече. — Снова началось. Скоро и до нас черед дойдет.

— Аллах милостив, — расстроенно пробормотал другой. — Может, и не допустят…

— Не допустят… — недовольно повторил молодой. — Да эти негодяи везде кричат, что они выполняют святую волю аллаха. Слыхал, что они в Кассан-Сае наделали? Настоящий разбой. А по-ихнему это воля аллаха!

— Не горячись, Турсун. Ведь вас, комсомольцев, в кишлаке всего пять человек, — попытался успокоить его пожилой дехканин. — Что вы можете сделать, если попустительством аллаха сейчас творятся черные дела. Мы ведь самые маленькие, самые слабые люди на земле.

— А в отрядах Насырхана великаны, что ли? — горячился Турсун. — Такие же, как ты и я. Только, может, поглупее. Эх, если бы был у нас в кишлаке хоть один коммунист… Постарше, чтоб его старики уважали. Мы бы тогда поприжали наших толстозадых. Слышал, что наш мулла вчера потребовал?

— Слыхал. Наш кишлак должен поставить Насырхану-Тюре пятьдесят джигитов.

— Если откажемся, не пришлем — сожгут кишлак, — напомнил Турсун и насмешливо добавил: — И это совершится по святой воле аллаха. Но придет день, когда нашего муллу расстреляют — по воле Советской власти.

В этот момент со стороны горящего Зоркента послышалась оживленная стрельба. Или к защитникам кишлака пришла помощь, или грабители, отходя, стремились оторваться от преследования.

— Вот перебьет их Красная Армия, — оживился Турсун, — и это будет сделано действительно по воле аллаха.

— Зульфия все еще не вернулась? — переменил тему пожилой дехканин.

— Нет. У дяди гостит, — мрачно ответил Турсун.

— Зря она задержалась, — неодобрительно проговорил пожилой. — Племянница председателя Совета…

— Все сердце изболелось за нее, — тоскливо проговорил Турсун. — Единственная в нашем кишлаке комсомолка. Вдруг попадется этим собакам… — и неожиданно решил: — Пойду в Зоркент.

— Ты с ума сошел! — схватил его за руку пожилой. — В Зоркенте сейчас такое творится… И сам погибнешь и ее не спасешь.

— Пойду! — повторил Турсун.