Дашкова умолчала в своих записках, как она смирилась с тем, что из этого дитятки в конце концов не вышло ни ученого, ни политика Он вернулся в Россию, женился без спросу на купеческой дочке и впоследствии безвременно рано умер. Виновато ли было в том ученье, похожее на мученье, – сказать мудрено.

Слух о признании Дашковой «в Европах» дошел до Петербурга. К тому времени отношение к ней там переменилось. Не желая уронить себя в глазах Запада, императрица решила подчеркнуть свое уважение к Дашковой и лично послала ей приглашение вернуться в Россию.

В Петербурге княгиню ждал сюрприз – императрица предложила ей назначение на должность для сына, поместье в Могилевской губернии (в подарок) и пост директора (президента) Академии наук. «В этом звании вы будете чаще видеться с ней [Екатериной II], – убеждал Дашкову фаворит императрицы Г.А. Потемкин. – Она же со скуки пропадает, постоянно окруженная дураками». Доводы Потемкина убедили Екатерину Романовну. Она отправилась в Сенат и в январе 1783 года присягнула на новую должность.

Предшественник Дашковой довел Академию до плачевного состояния: для финансирования научных проектов не было ни копейки. Так что выбор императрицы пал на бывшую подругу не случайно – неподкупность Екатерины Романовны была притчей во языцех при русском дворе. В своей инаугурационной речи Дашкова пообещала «заботиться о славе и процветании Академии, не использовать служебное положение для себя и не позволять другим», чем произвела сильное впечатление на членов Академии. «Будьте уверены, – заверяла она, – я всегда буду гореть бесприменным усердием ко всему тому, что нашему отечеству полезно быть может, и неусыпною прилежностию заменю недостаток способностей». Княгиня имела ясную программу действий, ненавидела пустопорожние разговоры, ценила меткое слово, да и сама была остра на него. Всем запомнилось ее замечание по поводу опоздания на заседание знаменитого математика, академика Эйлера: «Садитесь, где вам угодно. Любое место, занятое вами, будет первое».

Управление наукой попало в надежные руки. Дашкова наладила развитие заглохших было научных направлений, увеличила число воспитанников «на казеном кошту», предприняла издание географических карт разных губерний, содействовала быстрому изданию трудов ученых, положила начало созданию академической библиотеки, принеся в дар собственные книги и книжные редкости, купленные ею в путешествиях по Европе. Наладилась работа типографии, появились дополнительные «бесплатные» места для обучения детей из мелкопоместного дворянства. По ее инициативе были составлены и изданы карты губернских столиц, издано первое собрание сочинений М.В. Ломоносова. Венцом ее плодотворной деятельности был предложенный императрице «всеподданнейший доклад» о необходимости серьезной проработки русской грамматики и создания особой Академии для изучения «российского слова». В том же 1783 году она была создана, и Дашкова стала и ее президентом. Любопытно: именно Дашковой принадлежало остроумное решение заменить сочетание «io» в русских словах непривычной в то время буквой «ё». Новое написание было утверждено изданным в 1794 году под ее редакцией орфографическим словарем.

Что чувствовала княгиня тогда, когда пыталась забыться в кипучей деятельности и научных штудиях от назойливых мыслей о себе, детях и близких? Дети повырастали, у них были собственные семьи и заботы, к тому же сын обвенчался тайно и похоронил все надежды матери на блистательную карьеру. Несмотря на уважение в академиях и поклонение в свете, достойного претендента на роль собственного спутника жизни не предвиделось. В «Записках», составленных так ловко, что никакой читатель не должен был заметить в их авторе слабости или малодушия, Дашкова – неожиданно для себя – призналась, что в то время «все было черно и в будущем и в настоящем», что она «так исстрадалась, что иной раз приходила в голову мысль о самоуничтожении…» Семейные неприятности ломали эту стойкую маленькую женшину так, как ломают многих. Борьба с ними казалась почти невозможной, победа – хуже, чем поражение…

Настал 1789 год. Грянула французская революция. Аристократка, поклонница английской традиционности, Дашкова не могла сочувствовать ей. Как вершительница многих литературных судеб, княгиня одна из первых ознакомилась с критическим сочинением Радищева и записала на полях: «Здесь – рассеивание заразы французской…», что не помешало ей одновременно содействовать публикациям опальных поэтов, которых она находила талантливыми. Императрица в очередной раз сочла, что независимая хозяйка двух академий слишком много на себя берет, и в 1794 году одним росчерком пера освободила княгиню от дел.

Известие о смерти Екатерины застало Дашкову в ее имении. Новый правитель – Павел 1 – приказал ей никуда из него не выезжать и «там вспоминать 1762 год». Удивительно, но забытая своими детьми и родственниками, пятидесятидвухлетняя Екатерина Романовна все еще имела душевные силы для «внутреннего утешения», воспитанного «твердостью характера и многими несчастьями». «Я снова найду силы перенести новые бедствия» – записала она тогда, внушая себе, что нельзя поддаваться невзгодам. И впрямь! Не прошло и пяти лет, как власть переменилась. Александр I, когда его папеньку задушили, не только позволил Дашковой вернуться ко двору, но и пригласил вновь возглавить академии.

Екатерина Романовна отклонила эти предложения, сочтя, что ей уже пристал иной образ жизни. Она чувствовала себя нездоровой, немолодой и спасение свое видела в заботах о своем подмосковном Троицком. Теперь она, однако, объявила, что «принимает». К ней устремились родные и знакомые, потухающие знаменитости и восходяшие светила. Да и сама она часто теперь приезжала в старую столицу на балы и обеды. Молодые барышни заискивали и трепетали, мужчины добивались чести быть представленными. Казалось, жизнь вновь сделала поворот к лучшему. Но…

Обострившийся разлад с сыном, который вскоре умер, разлад с дочерью (в приступе гнева мать лишила ее наследства) разочаровали и подорвали Дашкову. Она не желала ни с кем встречаться и окончательно уединилась в своем имении. Там увлеклась рисованием деревенских пейзажей, переводами и размышлениями, составила свою биографию, назвав ее «Моп histoire», написала несколько научных работ. Подругами княгини в ее уединении – теперь ее давние ирландские знакомицы – сестры Марта и Кэтрин Вильмот. Младшая, Марта беспрерывно восхищалась действительно феноменальными способностями Дашковой- Она считала ее своей наставницей и называла «ту russian mother». «Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком, – писала между тем ее сестра друзьям на родину. – Она учит каменщиков класть стены, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи, знает до конца церковный чин и поправляет свяшенника, если он не так молится. Она доктор, аптекарь, фельдшер. Она кузнец, плотник, судья, законник. Она родилась быть министром или полководцем…» Сердечность Дашковой, ее нежная впечатлительность, вспыхивавшая внезапно и горячо на всякий душевный порыв, оказались теперь обращенными на сестер-англичанок. Жить только для себя Екатерина Романовна не умела и не желала уметь. Гордость и насмешливость в ее характере сменила мудрая снисходительность. Потребность любить оставалась главнейшей, и всю свою любовь Дашкова под конец жизни обратила на Марту Вильмот, столь неосторожно назвавшую ее своей «русской матерью».

Но привязанность властной шестидесятилетней женщины постепенно стала в тягость юной ирландке. Она решилась ехать домой, в туманный Альбион. Дашкова не пускала, просилась с нею, убеждала ее и себя, что там она кончит существование, «которое не имеет потомства и должно иссякнуть». Марта отказывалась и в конце концов уехала тайно. Попросту – сбежала. Удрученная этой последней в ее жизни изменой, Дашкова слегла. Она ушла в иной мир тихо, 4 января 1810 года и была похоронена у стен троицкой церкви. Верная последним словам своих «Записок» («Моп histoire»), Екатерина Романовна не кручинилась бесполезностью своих последних дней, потому что прожила бурную и наполненную жизнь: «Мне пришлось перенести много бедствий, – писала она. – Я сломилась бы под ними, если бы моя совесть была не чиста. Теперь же я гляжу без страха и беспокойства на приближающееся разрушение мое…» Прочитав эти заключительные строки воспоминаний Екатерины Романовны. один из первых публикаторов их, А.И. Герцен, не мог сдержать восторга: «Какое сильное и богатое существование!» Дашкова уходила из жизни – как и многие таланты – недооцененной. Она была прежде всего Женщиной – влюбленной, невестой, подругой, наперсницей, матерью, наставницей юной ирландки. И лишь потом – писательницей, переводчицей, политической и общественной деятельницей, президентом двух академий. Она была Женщиной – независимой и дерзкой, тонкой и остроумной – и осталась ею до последнего вздоха.